— Тогда делайте, что угодно. Но вы не можете тут остаться.
— Я должен остаться, чтобы исследовать дом в поисках улик.
Внезапный неожиданный гневный рев Панеба был таким громким, что соседи пустились бегом к дому Хетефры, бросив свой обед и сплетни. Десятник так быстро сдернул Семеркета с каменной скамьи, что у того захватило дух. Яркие вспышки взорвались в голове Семеркета, когда его приложили затылком о каменную стену. Руки хозяина дома сжались вокруг его горла.
Обе женщины кинулись к десятнику, молотя кулаками по его громадным лапам и дергая за одежду.
— Панеб! Отпусти его!
— Панеб, нет!
— Если ты его убьешь, вся деревня ответит за это!
— Панеб, это человек министра!
Семеркет пытался оторвать от себя руки Панеба, царапал его лицо, пытался выдавить ему глаза. Потом, из последних оставшихся сил, ухитрился выдохнуть:
— Почему… ты не хочешь… чтобы я раскрыл убийство твоей тетки?
Этот вопрос, наконец, пробился через ярость Панеба. Глядящий из его глаз демон внезапно исчез. С последним мучительным стоном хозяин выпустил Семеркета, который, давясь, свалился на пол.
Десятник заговорил, тяжело дыша:
— Да, да. Конечно, я хочу, чтобы ее убийство было раскрыто.
Снаружи кто-то сварливо потребовал, чтобы ему дали дорогу, и писец Неферхотеп вошел в комнату мимо вытаращивших глаза соседей. Он был худым и, хотя был все еще относительно молодым, плечи его уже ссутулились из-за долгих лет сидячей работы. У писца ушло всего одно мгновение, чтобы понять, что здесь происходит.
— О боги, — проговорил он. — Что ты натворил на этот раз, Панеб?
Панеб все еще тяжело дышал.
— Скажи ему… Скажи, что он не может оставаться в доме моей тети, Неф. Скажи, что ты ему запрещаешь.
— Хорошо, я скажу. Но кто он такой?
Кхепура и Ханро заговорили в один голос. В конце концов, две возбужденные женщины растолковали Неферхотепу, как обстоят дела.
Реакция писца на известие о том, как умерла Хетефра, была такой же, как реакция остальных.
— Убийство! — наконец проговорил он, как будто не мог поверить в это.
Неферхотеп наклонился, чтобы помочь Семеркету встать.
— Пожалуйста, простите нас, господин. Как вы легко можете представить, всех нас поразила подобная весть. Панеб — ее племянник и, без сомнения, он выбит из колеи…
— Я не хочу, чтобы он тут оставался! — десятник, казалось, приготовился снова ринуться на Семеркета.
— Ну же, Панеб, он — человек, назначенный министром. Если ему нужно…
— Нет!
Лицо писца немедленно и удивительным образом изменилось.
