— Выживет? — начал было спрашивать Семеркет.
Но Мессуи уже ушел. Мааджи с глупой ухмылкой шепотом объяснил Семеркету, что именно имел в виду жрец:
— Он очень болен. И все равно говорят, что его официально объявят наследником фараона. Вот почему царевич явился сюда инкогнито из Пер-Рамзеса. Царица Тийя, говорят, из- за этого заперлась в своих покоях.
— Неужели?
— О, это большой придворный скандал! Когда фараон на ней женился, он пообещал, что ее сыновья унаследуют трон. Но вместо этого его величество собирается назвать своим преемником сына своей северной жены, царицы Исис, а она всего лишь хананеянка…
— Мааджи! — голос жреца Мессуи резко разнесся над полками.
Маленький вонючий сутулый библиотекарь немедленно исчез, оставив Семеркета в одиночестве предаваться размышлениям. Свернув свитки и вернув их на полки, чиновник снова стал раздумывать об истории Таусерт и ее равно презираемого отца, царя Аменмеса.
Что имел в виду наследный царевич, говоря, что кровь Таусерт и Аменмеса все еще живет? Некий инстинкт говорил Семеркету, что история о торговце из Куша, носившего имя фараона, — ложь. Но если это все-таки правда, заключил дознаватель, то из этого следует, что злой дух Аменмеса все еще бродит по тропинкам Великого Места. И разве сам наследный царевич не сказал только что, что кровь злой пары все еще жива?
И снова Семеркет почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове.
* * *
На следующий день чиновник отправился на деревенские кухни вместе с Кваром, чтобы поискать то, что можно будет без опаски съесть. Они отобрали неочищенный лук, на который все еще налипла грязь с полей, а также сыр и ковригу хлеба, только что вынутую из печи.
— Посмотрите, до чего дошло! — негромко и удрученно сказал Квар. — Боимся спать, потому что на нас охотится львица, боимся есть, потому что еда может вогнать нас в сон.
Если бы Семеркет был в другом настроении, это ироническое замечание позабавило бы его. Но он слишком устал, был слишком голоден и ни на что не обращал большого внимания.
Утро было тихим. Строители гробниц все еще не собрались с духом, чтобы покинуть свои дома. Только слуги поднялись и занимались делом. Сукис вилась вокруг ног Семеркета, выпрашивая подачку.
Внезапно из-за стены донесся голос Ханро, сиплый и сердитый. Кошка убежала на кухню.
Перехватив взгляд Квара, Семеркет встал и заглянул в щель в воротах. Ханро стояла у цистерны, изливая свой гнев на нескольких людей, рискнувших выйти за водой. Ее бросили — как она сказала, не в первый раз. Неферхотеп запретил ей присутствовать на торжествах по случаю появления фараона в Фивах — зрелище, которое она мечтала увидеть всю жизнь. И вот она здесь, заперта в этой мрачной дыре, виноватая незнамо в каком преступлении, которого она не совершала. Это нечестно, нараспев повторяла она, это так нечестно!
