Если же спросить его — а почему только в такое — то время и в таком — то месте и именно такой — то человек понял предмет так — то, хотя этот предмет чувствительно давным — давно воспринимался человеком, но понимался по другому, он сошлется на всеспасающую случайность.
Поэтому — то и невозможна строгая научная теория в развитии научного познания о закономерностях развития этого знания. Ибо если есть какая — то закономерность в развитии знания, то ее с этой точки зрения приходится полностью отождествить с той цепью причин, принадлежащих самому предметному миру, который в итоге привела данный предмет в соприкосновение с чувственностью человека. А в том, что мышление постигло истину предмета именно тогда — то и там — то — никакой закономерности вообще нет. И в самом деле, виноват ли предмет в том, что мышление его понимало целые тысячелетия «неправильно», хотя он был дан в чувственном созерцании всегда одним и тем же? Может ли предмет быть ответственным за те «все возможные глупости», которые на его счет измышляло мышление прежде, чем напоролось на «правильное» понимание? Очевидно, приписывать предмету ответственность за глупости, сказанные на его счет человеком, это значит говорить еще одну из явных глупостей относительно предмета…
Критическая сторона Феноменологии духа поэтому оказывается особенно сильной в той ее части, где Гегель обнаруживает полную невозможность отнести причины развития, углубления знания на счет предмета, взятого в его метафизической оторванности от человека, от его активного отношения к предмету.
Гегель исходит из того, что чувственный мир остается на всем протяжении развития человечества одним и тем же, а изменяется лишь наше знание о нем. И в этом много правды, если иметь в виду чувственный, предметный мир в его независимом от человеческой деятельности существовании. Ведь в самом деле, окружающая человека природа и ее законы нимало не изменились за тот краткий промежуток времени, за который познание совершило такой грандиозный взлет; и законы движения атомов, и небесных светил, и законы химии, и законы биологического движения остались во времена Гегеля одними и теми же, какими были и во времена Демокрита…
Другое дело, если рассматривать чувственный мир ЧЕЛОВЕКА, т. е. природу не в ее оторванности от человеческой целесообразной практической изменяющей деятельности, а как предмет, как объект этой последней. Здесь можно констатировать огромные изменения.
