Я где-то слышала, что человек начинает помнить себя с трех лет. Мое первое воспоминание приобрело форму зрительного образа. Там, где я была, мерцал неяркий темно-красный свет. Через много лет я рассказала об этом маме, и она вспомнила, что в городке Лигниц, в Польше, где я родилась после войны и росла первые полтора-два года, в доме, где мы жили, на окнах висели вишневые шторы из тяжелого шелкового бархата. Их задергивали днем, чтобы свет не мешал мне спать.
Очень мало помню о том, как мы жили под Москвой в поселке Ашукинское. Папа учился в Москве, в военной Академии Генштаба им. Фрунзе для высшего командного состава. После войны он вернулся боевым офицером, и его направили учиться дальше. Мне было три года, а брату Саше два. О жизни в Ашукинском в памяти остался неприятный вкус козьего молока. С едой было плохо, и для укрепления здоровья детей покупалось драгоценное козье молоко.
Архангельск, 1950 год. Мы с мамой стоим в бесконечной очереди за мукой и сахаром, стоим с утра и до вечера не один день. Очередь движется очень медленно. Кругом одни женщины и много детей. Дети бегают и балуются, и братик тоже.
Мы с мамой стоим перед ярко освещенным стеклянным прилавком в большом магазине. На полках ничего нет, кроме круглых баночек с паюсной икрой. Из этих темных от черной икры баночек, сделанных из толстого стекла, с черной изогнутой рыбкой на блестящей железной крышке, составлены высокие горки вдоль всех стен за прилавком. В магазине никого кроме нас нет, да и мы ничего не покупаем.
Мы с мамой идем зимой на рынок. Кругом бело от снега. Рынок расположен под открытым небом — ряды деревянных столов стоят вдоль какого-то серого здания, с крыши которого свисают огромные желтые сосульки. За столами стоят торговки в серых фуфайках с белыми нарукавниками и красными руками. От рядов идет пар. Рядом со столами стоят большие деревянные бочки с солеными огурцами, плавающими в мутном с мелкими льдинками рассоле. От бочек идет одуряющий запах укропа и свежести. Нет ничего вкуснее этих огурцов! Мама мне их всегда покупает.
Зимой в Архангельске холодно и снежно. Нас с Сашей в первый и последний раз ведут в детский сад. Мама собирается работать в школе, а няню не нашли. Мне в детском саду сразу все не понравилось, и я после обеда одела Сашу и увела домой. Мы не знали, где дом, и просто шли и шли по зимнему городу, пока не стемнело. Потом нас как-то нашли. Вообще я была ужасно своевольная девица. Вот, из садика ушла и брата увела. Мама очень хотела, чтобы я училась музыке. У нас в квартире стояло, привезенное из Германии пианино. Меня показали учителю музыки, и он сказал, что у меня есть музыкальный слух и достаточно длинные пальцы, для того чтобы стать музыкантшей. Почему-то, я сразу и наотрез отказалась от музыкальных занятий, инструмент продали. Спустя много лет я горько жалела, что была так упряма. Я всю жизнь любила и люблю музыку и завидую белой завистью тем, кто играет на каком-нибудь музыкальном инструменте. Тяга к музыке была так сильна, что через восемь лет, уже в Вологде, мы с братом записались в хор Дома пионеров. Мы с ним даже как-то солировали в концерте: «Расцвели опять тюльпаны первый раз в году, самый лучший и красивый я сейчас найду…» Нас учила петь замечательная Роза Иевлевна Подольная, наверное, она очень любила детей и свою работу, потому что хор никто не пропускал, и в нем было много мальчиков, не только девочки, как это обычно бывает. Мы с братом были музыкальными детьми. Мы пели, а Саша, без ведома родителей поступивший в музыкальную школу по классу баяна, научился играть еще на гитаре и на трубе. Если учесть, что мы всегда жили с ним в одной комнате, то можно представить, под какую музыку я делала уроки. С тех пор никакие соседи и никакое общежитие мне не были страшны.
