Не дай бог, Свирский начнет потчевать его экзотической едой. Креветками, привезенными из Индокитая, лангустами с Кубы.
По обе стороны от входной двери стояли лакеи, творившие двери.
Шагрей не обратил внимания на название ресторана и не знал, к чему готовиться. Мексика? Китай? Желудок запылает после этих стран. Зал, обставленный в классических европейских традициях, успокоил его. Судя по всему, фаршированных обезьяньих мозгов или супа из ласточкиных гнезд ему здесь не принесут.
Его костюм оказался не очень уместен и выделялся, как может выделяться серая ворона, оказавшись в стае… попугаев, если сделать поправку, что попугаи могут иметь только черно-белую расцветку. Зато Свирский чувствовал себя превосходно, лучше избитого сравнения «как рыба в воде» здесь ничего и не придумаешь. Это на улице он задыхался от враждебной атмосферы, а в ресторане была его стихия. Он сбросил пальто с плеч, не глядя, поймают его или нет, так элегантно, будто готовил этот жест возле зеркала, часами репетируя его, как тренируются перед своими выступлениями танцоры или фокусники.
Один лакей поймал пальто, он тоже хорошо отрепетировал свою роль, взял у Свирского перчатки, а другой в это время сосредоточил внимание на Шагрее. Приди он один, то, скорее всего, далее порога и не прошел. Остановился на этом рубеже, который обороняли лакеи. Но он пришел не один. Увидев, что Шагрей неуклюже снимает пальто, лакей занял позицию за его спиной, помог раздеться. Все с улыбкой на лице, но приветливой, без тени усмешки.
Слишком много хрусталя вокруг. Он свисает с потолка, как наплывы сталактитов, а со стен течет, будто смола из свежих досок. В этой пещере можно организовывать промышленную разработку хрусталя. Залети сюда ветер, перезвон не уймется долго и будет висеть в зале, когда ветер затихнет, впитавшись в стены, обитые дорогим красным сукном с вкраплениями золотых прожилок.
На массивных золоченых люстрах проросло так же много лампочек, как опят на пне. От света невозможно было укрыться. Даже тени оставались на пороге, не решаясь переступить его. Их снимали с себя как пальто и вешали в прихожей, а когда уходили, надевали вновь.
Мелодия, которую выводил оркестр, показалась Шагрею слишком резкой, неприятной, впрочем, он не был ценителем музыки и, к стыду своему, мог назвать только пару-тройку композиторов-классиков и ни одного современного. Скучный он собеседник.
Ему захотелось зажать уши ладонями. Если оркестр не поменяет репертуар, вечер превратится в пытку.
