Солнце коснулось верхушки холма и быстро побежало за гору. На них легла холодная тень.
Тогда, поразмыслив недолго, Игнатьев выстрелил Они замерли, ожидая, что теперь начнется. Не началось. Сверху, где уже резко выделялся на светлом еще небе горбик бруствера, ответа не последовало. Только послышался вдалеке недолгий, как вздох, звук, словно кто-то открыл и закрыл дверь.
— Пропади пропадом! — шепотом ругнулся Игнатьев. От холода ли, от злости у него зуб на зуб не попадал. — Наверное, ушел…
— Ничего, ничего, — успокаивал Морозюк. — Не зараз — пизднийше найдемо.
— Теперь ищи его, черта лысого! Морозюк ухмыльнулся:
— А може, вин кучерявый?
— Курчавый, говоришь? — задумался Игнатьев на минуту. Слова Морозюка навели его на неожиданное решение. — А вот мы с тобой и проверим, закрутим чубчик ему! — засмеялся Игнатьев.
— Як так? — не понял Морозюк.
— А так, — сказал Игнатьев. — Мы тут вот дождемся немца. У его окопа! Понятно? Сегодня он выходной взял, а к рассвету опять явится.
— А не придет? Мабудь, сменил позицию…
— Придет! Придет! Снайперы всегда так!
— Ничь же будет! Стрелять як?
— А ножом! Прикладом! Или живьем возьмем. Я его знаешь как обработаю? — Игнатьев вцепился в снег, пальцы хрустнули.
Морозюк пожевал губами:
— Поснидать бы… А там хоть бы шо!
— Согласен.
Игнатьев воодушевился своей внезапной идеей.
— Вот что, Иван Петрович. Ты смотайся к нашим, предупреди. А то поднимут панику! Я тут останусь, послушаю, разведаю. Возвращайся быстро, тем же путем. Понял? Однако поснидай. И мне принеси.
Узнав от запыхавшегося Морозюка о затее, Тайницкий, и без того нервничавший и уже поджидавший Игнатьева в блиндаже бронебойщиков, возмутился.
— Безрассудство! Дурачество! Под носом у немцев! — кричал он. — Пропадет ни за грош!
Морозюк виновато переминался с ноги на ногу.
Комбат прикинул, к каким последствиям может привести необдуманный шаг Игнатьева, и ужаснулся. Обнаруженный окоп, прикидывал он, не обязательно должен быть засадой вражеского снайпера. Во-вторых, если это даже так, то опытный стрелок — а этот снайпер был таким — обзаводится несколькими постами. В-третьих, любая попытка напасть на него вызовет у немцев гвалт, и тогда…
Больше всего комбат казнил себя: как мог отпустить «эту отчаянную голову», предварительно не взвесив все обстоятельства, не определив совершенно точно задачу, не приказав, когда, где, что и как тот должен делать?
Мамед, слушая комбата, вздыхал: «Ай, нехорошо!» Петрухин помалкивал.
