Тэра стояла неподвижно, сосредоточиваясь. Затем ее смычок коснулся струн, и радость воссоздания этого величественно-прекрасного концерта вытеснила все страхи.
Шальк был хорош, как и обещал. Он позволял ей вести мелодию, подстраивая оркестр под нее. Тэра играла и чувствовала, что между ней и этим взыскательным залом устанавливается контакт, что она заставляет музыку Элгара петь для них. Что она может делать это даже без Сола.
Ее дыхание стало глубже. Как ей доставляло удовольствие это обнажение перед аудиторией, как она жаждала ввести слушателей в волшебный круг возвышенного артистизма композитора!
Музыка как бы пропитывала ее изнутри, увлекая в глубь собственных переживаний. Фигура отца, казалось, материализовалась рядом с ней. Она видела перед собой его такое серьезное, такое родное лицо. Оценивающее, критикующее, подбадривающее.
"Ты унаследуешь дар Фредди", – говорил он ей в те печальные месяцы после смерти брата. Она понимала, что это ее долг – вновь зажечь погасший факел брата и принести его в мир ради него.
Она помнила груз ответственности, который упал на ее хрупкие юные плечи после тех слов отца. Тяжелых, роковых слов, давящих на нее, сокрушавших ее развивающуюся личность. Ей было только девять лет.
Она очень старалась. Она так хотела доставить радость отцу, осуществить его желания. Облегчить для него потерю сына. Она не понимала, что эта задача невыполнима и потому должна быть спокойно забыта. Смысл слов отца был вполне прозрачен. Ее детская душа стремилась воплотить в жизнь его надежды. Она подстегивала себя. Постоянно пыталась. Постоянно терпела неудачу. Никогда не была "достаточно хорошей".
В конце концов, ею овладело отчаяние. Она отказалась от своей миссии и отбросила все прочь. Все это карабканье вверх. Она никогда не будет такой хорошей, как Фредди. Ни как личность, ни как музыкант. В конце концов, он умер. Он стал святым, который уже никогда больше не сделает ошибок.
Играя концерт Элгара в прекрасном зале Вены, она поняла гнев и отчаяние своего детства с той поразительной ясностью, которая может прийти только с огромным эмоциональным напряжением.
И с этим пониманием ее дух воспарил. Бремя, давившее на нее все эти годы, исчезло.
Нет, папа, думала она, не дар Фредди, а мой собственный. Мой, Тэры.
И она играет не ради отца, не ради любого из своих учителей, и даже не ради Сола. Она играет ради людей, которые собрались здесь, в этом зале. Ради английского композитора, который написал эту музыку. И ради себя самой.
