Следующие двадцать минут мы раз пять взбирались на торосы, а потом спускались вниз, и с каждым разом горечь очередной неудачи ощущалась все сильнее. Теперь я двигался, точно в беспробудном, полном муки и отчаяния кошмаре, а на Хансена вообще было больно смотреть: его шагало из стороны в сторону, словно побитого или пьяного. Как врач, я хорошо знал, что перед лицом крайней опасности даже у вконец измотанного человека вдруг открывается второе дыхание. Но мне было также известно и то, что эти скрытые возможности отнюдь не безграничны и что сейчас мы оба находимся на грани полного измождения, когда и второе дыхание должно вот-вот оборваться. Так что единственное, что нам оставалось, — это упасть с подветренной стороны какого-нибудь тороса и спокойно дожидаться, когда по наши души придет безносая, а уж она-то, верно, не вставит себя ждать слишком долго.
С шестого тороса мы едва не рухнули вместе с последней надеждой. Не то, чтобы на него было трудно взбираться, нет, — на стенах его было достаточно углублений и выступов, как будто специально созданных для наших рук и ног. Просто у нас уже совсем не было сил взобраться на его вершину. Наверное, мы никогда не поднялись бы на нее, если бы не были уверены, что из всех торосов, которые попадались нам прежде, этот — самый высокий. Судя по всему, на том месте, где он возвышался, столкнулись гигантские силы, под давлением которых лед вздыбился на высоту не меньше тридцати футов. А о том, на сколько футов в глубину океана уходил нижний край тороса, можно было только догадываться, — но никак не менее двухсот, это уж точно.
Когда до вершины тороса оставалось футов восемь, мы вдруг вынырнули из ледяного шторма. А когда наконец добрались до самого верха, и, поддерживая друг друга, чтобы не свалиться от порывов ветра, взглянули вниз, нашим глазам открылось захватывающее зрелище: почти у самых наших ног бурлил и вздымался свинцовый поток из льда и снега, простиравшийся аж до самого горизонта. Эта картина, как и многое другое в Арктике, казалась невероятной, странной, жуткой. Такое впечатление, будто увиденный нами пейзаж — не что иное, как кадр из фантастического фильма, действие которого разворачивается не на Земле, а на некой загадочной, давным-давно вымершей планете.
Повернувшись на запад, мы смотрели вдаль так долго, пока у нас не заболели глаза. Однако, как мы ни старались, разглядеть хоть что-нибудь обнадеживающее нам не удалось. Кругом только лед да гонимый ветром снег. Мы пристально всматривались в клокочущий поток в радиусе 180 градусов — с севера на юг, но тщетно. Прошло минуты три — ничего. Я вдруг начал ощущать, как в жилах у меня стынет кровь.
