У меня было какое-то двойственное ощущение: с одной стороны, непонятный восторг, мечты, планы; с другой — понимание того, что это закамуфлированный подкуп и ничто иное. Но если корабль сохранится, пусть в руках Жени, то почему бы ему не остаться тем, чем был до сих пор — паломническим судном? «Плавучей церковью», — как назвал Павел.
Но пока еще ничего не было ясно. Игнатов, возможно, и не продаст корабль, а я теперь уже думал, что лучше бы сделка состоялась. И был на стороне Бориса Львовича. Вот только не выходили из головы слова Заболотного о том, что он владеет какой-то информацией о сестре. Что он имел в виду? Почему это было бы «козырем» в руках Бориса Львовича? Всё вокруг окутано некоей тайной, которую мне страшно хотелось разгадать.
Игнатов с Борисом Львовичем затворились в капитанской рубке, а мы остались в кают-компании. Собственно, нам здесь уже нечего было делать, но Заболотный всё тянул резину: ему больше всех хотелось узнать, чем завершится дело? Сеня листал журналы, а я отвел Павла в сторонку.
— Вот! — протянул ему пятидесятидолларовую купюру. — Пусть будет первым взносом на часовню.
— Откуда у тебя? — подозрительно опросил он.
— С неба упали, — пошутил я. — Бери, чего ты?
— Нет, пока не окажешь, не возьму.
Он был тверд в своих словах и тут мне пришлось солгать:
— Это, видишь ли… Женя недавно продала один портрет, мэрского деятеля, и ей хорошо заплатили. А когда я сказал, что ты собираешься часовню строить, она и просила меня передать.
— Сама просила?
— Сама, сама.
Я видел, что он очень обрадовался, даже зарделся. Взял купюру и сунул ее в конверт. Потом достал записную книжку и открыл на чистой странице.
— Пишу: от Евгении Нефедовой — пятьдесят долларов, — пояснил он мне. — Хорошо, что первый взнос от твоей сестры, знаменательно, теперь дело непременно пойдет. Она принесет удачу, я верю.
Он так воодушевленно и искренно это сказал, что мне стало стыдно за свою ложь. Получалось, что я с первым-то взносом его и обманул. И как теперь может «пойти дело», если в нем изначально неправда скрыта? Но теперь было поздно что-то разъяснять, и я стушевался.
— Куда после отправимся? — спросил, подходя к Павлу, Заболотный. — Ты вроде решил к Петру Григорьевичу Иерусалимскому заехать?
— Надо. Но хотелось бы переговорить и с батюшкой, отцом Димитрием.
Я знал, о ком идет речь, это была почти легендарная личность. Мне тоже очень не терпелось с ним повидаться. Я был у него вместе с Павлом всего раза три, но вынес в душе столько, что хватило бы на много лет вперед.
