Был как гвоздем по сердцу.
Вот прокурор окончил речь
И сел, парик свой снял
И лысину утер платочком серым.
А мы, все семеро,
Сидели на скамье, отполированной
Задами грешником за тыщу лет.
За что? Мы не пролили крови,
Не вытащили грош у сироты,
Но очевидно, главное не это -
И мы подведены под монастырь.
Потом досталось слово адвокату,
И он воспользовался им
Весьма искуссно,
И трещали копья,
И стлался дым пороховой.
Но вот он кончил. Головой
Своей ог дорожил не меньше прокурора,
Ее платочком белым он утер,
И дальше покатилось время,
И скрип колес до сердца доходил,
Молчали в зале. Ведь для них
Мы были варварами на арене,
И лев уже облизывал клыки,
И пальцы опустили они вниз.
Они все ожидали приговора -
И приговор был оглашен.
Зловещий суффикс "изм"
(К нему сводились наши преступленья)
Упал на нас как черная печать.
Хотелось крикнуть: "Ложь!" -
Да не смогли кричать, сдавило горло.
А люстра вдруг качнулась в вышине,
И свет от люстры, ядовито-желтый
Обрушился плитой тяжелой
На скамью,
Где мы сидели в обрамленьи стражи.
Не стану врать – нам страшно
Стало, когда нас повели
По искривленным пыльным коридорам.
Куда? Да кто их разберет, куда…
Пора проснуться, проломить барьеры,
Чтобы над нами прежняя звезда
Зажглась. Пора напиться веры
И вылезти из-под обломков сна,
Где суд, и судят нас.
Всех семерых.
1987 март
А может, это мартовское небо
И талый снег – всего лишь только сон,
А явь – она, наверно, будет в том,
Что по миру иду с краюхой хлеба
И солнца белого полуденный огонь
Меня палит с усталым равнодушьем.
В пыли косые тени. Плохо, душно,
Все здесь не то. Да я и сам другой.
Иду босой, под раскаленным небом…
Дойти б до леса, лечь лицом в траву,
Забыть о всем, что было наяву,
Уснуть – и вскоре зашагать по снегу,
Набрать воды в ботинки, но дойти
До остановки пятого трамвая.
Войти в вагон. Билет не отрывая,
Два трояка небрежно опустить.
Потом – домой по мокрому асфальту.
Пешком. А солнце в синей глубине,
А ветер волосы взъерошит мне,
И надо мне на все смотреть сквозь пальцы.
Ведь жизнь бежит, как струйка по песку,
По камню мчась, и камень разъедает.
И лишь порой тревога сердце сдавит
И боль ударит камнем по виску,
И я проснусь. Проснусь в траве горячей,
Нащупаю потертую суму,
И может быть, не сразу я пойму,
Откуда я и кто. Зачем я прячу
За пазухой кривой булатный нож.
Пойду, однако, по лесной дороге.
Настанет ночь, и месяц тонкорогий
Зальет лучами поле. Выйду в рожь,
Улягусь под огромною копною,
Краюху зачерствевшую умну,
Глаза закрою, вытянусь, усну
