Рауль молча закрыл руками лицо и прошептал:
— Нет на свете друзей, нет, нет!
— Вот как! — сказал д’Артаньян.
— Есть только насмешники и равнодушные.
— Вздор! Я не насмешник, хоть и чистокровный гасконец. И не равнодушный. Да если б я был равнодушным, я послал бы вас к черту уже четверть часа тому назад, потому что человека, обезумевшего от радости, вы превратили бы в печального, а печального уморили бы насмерть. Неужели же, молодой человек, вы хотите, чтобы я внушил вам отвращение к вашей милой и научил вас проклинать женщин, тогда как они честь и счастье человеческой жизни?
— Сударь, сообщите мне все, что вы знаете, и я буду благословлять вас до конца моих дней!
— Ну, мой милый, неужто вы воображаете, что я набивал себе голову всеми этими историями о столяре, о художнике, о лестнице и портрете и еще сотней тысяч таких же басен. Да я ошалел бы от этого!
— Столяр! При чем тут столяр?
— Право, не знаю. Но мне рассказывали, что какой-то столяр продырявил какой-то паркет.
— У Лавальер?
— Вот уж не знаю где.
— У короля?
— Если б это было у короля, то я так и пошел бы докладывать вам об этом, верно?
— Но все-таки у кого же?
— Уже битый час я повторяю вам, что решительно ни о чем не осведомлен.
— Но художник! И этот портрет?..
— Говорят, что король заказал портрет одной из придворных дам.
— Лавальер?
— Э, да у тебя на устах это имя и ничего больше! Кто ж тебе говорит, что это был портрет Лавальер?
— Но если речь идет не о ней, то почему вы предполагаете, что это может представлять для меня интерес?
— Я и не хочу, чтобы это представляло для тебя интерес. Ты спрашиваешь — я отвечаю. Ты хочешь знать скандальную хронику, я тебе выкладываю ее. Извлеки из нее все, что сможешь.
Рауль в отчаянии схватился за голову:
— Можно от всего этого умереть!
— Ты уже говорил об этом.
— Да, вы правы.
И он сделал шаг с намерением удалиться.
— Куда ты? — спросил д’Артаньян.
— К тому лицу, которое скажет мне правду.
— Кто это?
— Женщина.
— Мадемуазель де Лавальер собственной персоной, не так ли? — усмехнулся д’Артаньян. — Чудесная мысль! Ты жаждешь обрести утешение — ты обретешь его тотчас же. О себе она дурного не скажет, иди!
— Вы ошибаетесь, сударь, — ответил Рауль, — женщина, к которой я хочу обратиться, скажет о ней много дурного.
— Держу пари, ты собираешься к Монтале!
— Да, к Монтале.
— Ах, приятельница? Женщина, которая по этой самой причине будет сильно преувеличивать в ту или другую сторону. Не говорите с Монтале, мой милый Рауль.
