, покинувшего Испанию полтора века назад, я предчувствовал, что изгнанничество было бы для меня не наказанием, а подарком судьбы. Хотя мне совершенно не свойственны хладнокровие и умение приспосабливаться к обстоятельствам, необходимые дипломату, причины моих юношеских устремлений понять очень легко. С гордостью я представил на суд родных окончательный проект своего будущего: стать вторым Полем Мораном
[20] — блестящим, изысканным, образованным, в совершенстве владеть языками и сочетать занятия литературой со светским игом дипломатической службы. При этом незнание других языков, кроме испанского, ничуть не смущало меня: я изучу их. Вооруженный юношеской категоричностью, я рвался в бой и собирался освоить множество дисциплин, не принося в жертву свое неискоренимое пристрастие к литературе.
Когда я впервые попал в университетские аудитории и дворики, у меня совсем не было друзей: немногие школьные приятели учились на других факультетах, а я усердно штудировал законы и право со студентами, которые не вызывали желания узнать их поближе. На лекциях по истории и литературе тоже не оказалось ни одного знакомого лица. Но именно благодаря этому изначальному одиночеству я с первых дней с головой ушел в учебу. Занятия на двух факультетах, сложности с расписанием, невозможность посещать все курсы вскоре поставили меня перед выбором: я решил усердно изучать юриспруденцию, а на остальных лекциях присутствовать в качестве вольнослушателя. Этот выбор, без сомнения, объясняется тем, насколько однообразно и примитивно преподавали литературу. Мое собственное увлечение было глубоким и серьезным, поэтому я боялся, что, наслушавшись пустых и глупых речей, возненавижу то, для чего появился на свет, изменю своему истинному призванию. Уж лучше изучать скучные, но безвредные материи, думал я, если в будущем они могут помочь поступить в дипломатическую школу, чем понапрасну тратить лучшие годы на бессмысленные занятия по литературе, обрекая на гибель свой писательский талант. За исключением курсов Висенса Вивеса[21] и некоторых других преподавателей, чьи предметы не входили в круг моих интересов, историко-филологическому факультету того времени нечем было питать умы и души студентов. Опустошительные последствия гражданской войны сказались и на уровне университетского образования. Когда я поступил на первый курс, после войны прошло уже девять лет, но во главе кафедр оставались бездарности и приспособленцы, чья карьера объяснялась не широтой познаний, но верностью славным идеалам «движения»
