В становлении моих литературных вкусов никто из преподавателей и наставников не сыграл никакой роли. Мой круг чтения формировался исключительно благодаря семье, вне всякой связи с тем, чему обучали или пытались обучить в школе. Мысль о том, что ученикам можно дать прочесть писателей-классиков, вместо того чтобы вбивать в их головы даты жизни и названия основных произведений, никогда не посещала умы невежественных священников, преподававших литературу. Единственной книгой, прочитанной на занятиях в последний год моего пребывания в школе при монастыре иезуитов, был томик отца Коломы[15]. Когда отец отдал меня в школу в Бонанове[16], я обнаружил, что там не читали и этого: достопочтенные учителя во всем, что касалось литературы, душой и телом полагались на глубокие критические суждения и проверенную мудрость Гильермо Диас-Плахи. Неудивительно, что при подобном уровне обучения мою любовь и интерес к литературе питали совсем другие источники, в первую очередь советы дяди Луиса и библиотека матери. Я самоучка, как и большинство людей моего поколения, и пробелы в моем беспорядочном, убогом образовании долгие годы будут напоминать о той стране, где я получил его: об опустошенной, разоренной Испании, задыхающейся под гнетом цензуры, навязанной деспотичным режимом. Знаменательно, что книги, на которые я вскоре с жадностью набросился, почти все без исключения были написаны зарубежными авторами. Среди романов, прочитанных мною в возрасте шестнадцати — двадцати лет по-французски или в посредственных переводах, тайно прибывавших из Буэнос-Айреса, не было ни одного испанского. Школьное образование не только внушило мне ненависть к нашей литературе, превращенной на занятиях в бессмысленный набор ученых глосс, но и убедило в том, что в ней нет ничего достойного внимания. Зачитываясь произведениями Пруста, Андре Жида, Мальро, Дос Пассоса или Фолкнера, я стоически упорствовал в своем нежелании узнать хоть что-нибудь об испанском Возрождении и Золотом веке. Даже мировая слава Сервантеса казалась весьма сомнительной-превознесенный до небес и расхваленный на все лады в школьных учебниках «Дон Кихот» был для нас скучным и утомительным чтением. Молодого человека, очарованного Вольтером или Лакло, не трогало безумие старого идальго из Ламанчи. Только в двадцать шесть лет, уже во Франции, я решился наконец взять в руки эту книгу и был ослеплен, словно Павел на пути в Дамаск: ненавистные школьные учебники оказались правы. Со смешанным чувством гнева и воодушевления, стремясь восполнить время, потраченное впустую по вине моих псевдоучителей, я буквально набросился на произведения наших классиков. Почти сразу же возникла горячая любовь к ним, но вместе с тем росло чувство досады, потому что многое было уже упущено: словно юноша, долгое время остававшийся девственником и познавший наконец сладость соединения с женщиной, я понял, что добровольно лишал себя лучших удовольствий. Таким образом, я изучении литературы, как и в других отношениях, предвзятое отношение ко всему испанскому сыграло со мной дурную шутку. Это самое непростительное из заблуждений, в которые ввело меня скудное школьное образование.
