В опубликованной переписке Джорджа Селвина мы находим письма, отнюдь не столь блестящие и остроумные, как у Уолпола, или беспощадно язвительные, как у Гарвея, но в своем роде не менее интересные и даже более содержательные, поскольку писаны они самыми разными людьми. Мы как бы слышим в них несколько голосов, и притом более естественных, чем франтовская фистула Хореса или зловещий шепоток Споруса. Когда читаешь переписку Селвина — когда рассматриваешь прекрасные картины Рейнольдса, изображающие те великолепные времена и вольные нравы, — словно слышишь голос умершей эпохи, дружный смех и хор восклицаний; тост, произнесенный над полными бокалами; гул толпы на скачках или вкруг ломберных столов; смелую шутку, сказанную на радость веселой, изящной даме. Ах, что это были за изящные дамы, выслушивавшие и сами отпускавшие такие грубые шутки, что за важные с ними были господа!
Боюсь, что это детище прошлой эпохи, важный господин, почти, исчез теперь с лица земли, он вымирает, подобно бобру и американскому индейцу. У нас не может быть больше важных господ, поскольку мы не в состоянии создать для них такого общества, в котором они существовали. Простой народ им больше не подчиняется; паразиты утратили былое подобострастие; дети больше не испрашивают на коленях родительского благословения, домашние священники не читают после трапезы молитв и не удаляются из-за стола до появления пудинга; слуги не приговаривают на каждом слове: «ваша честь» и «ваша милость»; торговцы не снимают шляп, когда важный господин проходит мимо; и в прихожих у важных господ не просиживают часами романисты и стихотворцы, которые принесли с собой пространные посвящения и надеются получить за них от его сиятельства пять гиней. Во дни, когда существовали важные господа, секретари государственного секретаря мистера Питта не смели сидеть в его присутствии; но сам мистер Питт, в свою очередь, опускался на свои подагрические колени перед Георгом II; а лорд Чатем прослезился от благодарности и почтительного восторга, когда Георг III сказал ему несколько ласковых слов, — такой трепет внушало людям представление о монархе и так велико было значение общественных различий. Вообразите сэра Джона Рассела или лорда Пальмерстона на коленях внимающими словам монарха или проливающими слезы оттого, что принц Альберт сказал им любезность!
При воцарении Георга III патриции еще были в зените. Их превосходство признавалось обществом, и они сами принимали это как должное. Им доставались по наследству не только титулы, земельные владения и места в палате лордов, но даже места в палате общин. Для них имелись в изобилии доходные государственные должности, и не только их, но и прямые подачки от правительства размерами в пятьсот фунтов члены палаты общин принимали, нисколько не смущаясь. Фокс вошел в парламент двадцати лет; Питт — при достижении совершеннолетия; его отец — немногим старше. Да, то были хорошие времена для патрициев. И трудно их винить за то, что они пользовались порой неумеренно — выгодами политики и удовольствиями светской жизни.
