Иван, хоть и был голоден, как волк (не в обиду Серому будет сказано), от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все сладким вином из своей же фляжки, которым Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал в книгах, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым небом.
Но, повертевшись с боку на бок и со спины на живот в течение двух часов несмотря на страшную усталость, вдруг навалившуюся на него, он пришел к выводу, что или бессовестным сочинителям надо впредь указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти хотя бы один ровный квадратный сантиметр на поверхности не представляется возможным и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой практически невозможно, или что господа сочинители сами весьма туманно представляют то, о чем они пишут.
Так, размышляя об этом и о не ценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла, а так же о трагизме утраты своего бивуачного снаряжения (по-видимому, еще до того, как Волк нашел Бердыша), Иванушка в конце концов незаметно для себя уснул.
* * *
Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже довольно высоко, и всю их крошечную полянку было видно во всех подробностях.
Она была круглой, шагов семь-восемь в поперечнике, и со всех сторон ее обступали толстые разлапистые ели.
Посредине догорал костерок.
Неподалеку, рядом с двумя разновеликими кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.
Услышав, что Иванушка пошевелился, он поднял взгляд и широко улыбнулся.
— С добрым утром, царевич, — проговорил он. — Здоров же ты поспать, однако. А я тут тем временем за нас обоих работаю, барахлишко распределяю по справедливости, чтоб никому не обидно было, да и польза нам обоим чтоб была. Что тебе в дорогу надо, то тебе, безо всяку разговору, причитается, — и он ткнул пальцем в кучку поменьше. — Ну а что в пути витязю без надобности, то уж мое будет. Я рухлядь эту опосля продам, а за твое здоровье непременно стаканчик винца доброго пропущу. Все по чести, по совести, можешь сам посмотреть, — и он небрежно ткнул уже в кучку значительно побольше.
Царевич поднялся.
Вернее, сделал первую попытку подняться.
О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в течение первых десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге написано также не было.
