Владимир Набоков: Pro et Contra. Tом 1 | страница 42

Мартын — это добрейший, честнейший и самый трогательный из всех моих юношей, а малышка Соня, с ее темными без блеска глазами и на вид жесткими черными волосами (ее отец, судя по фамилии, имел черемисскую струю в крови), должна быть признана специалистами в любовных соблазнах самой странно-привлекательной из всех моих девушек, хотя, конечно, она капризная и взбалмошная кокетка.

Если Мартына можно еще в какой-то степени считать моим дальним родственником (он симпатичнее меня, но и гораздо наивнее, чем я когда-либо был), с которым у меня есть несколько общих детских воспоминаний и несколько более поздних симпатий и антипатий, то его бледные родители, per contra, ни с какой разумной точки зрения не похожи на моих. Что касается кембриджских приятелей Мартына, то Дарвин полностью выдуман, и также Мун, а вот «Вадим» и «Тедди» реально существовали в моем собственном кембриджском прошлом: они упомянуты под инициалами N. R. и R. С. соответственно в «Speak, Memory», 1966, глава тринадцатая, предпоследний абзац. Три непоколебимых патриота, посвятивших себя антибольшевистской работе, Зиланов, Иоголевич и Грузинов, принадлежат к группе людей, политически расположенной непосредственно справа от террористов и слева от кадетов, и настолько же далеко от монархистов с одной стороны, насколько от марксистов — с другой, и с которыми я был хорошо знаком в окружении того самого журнала, в нескольких номерах которого выходил «Подвиг», но ни один не является точным портретом конкретного индивидуума. Я чувствую, что должен дать здесь соответствующее определение этого политического типа (которого русский интеллигент, бывший главным читателем моих книг, узнает мгновенно, с бессознательной точностью общего знания), потому что я до сих пор не могу смириться с фактом — достойным ежегодного отмечания с пиротехническим фейерверком осуждения и сарказма — что последнее время из-за большевистской пропаганды американские интеллектуалы совершенно пренебрегают бурной жизнью либеральной мысли в среде русских изгнанников. («Значит, вы троцкист?» — радостно предположил особенно ограниченный левый писатель, в Нью-Йорке, в 1940, когда я сказал, что я против Советов и против какого угодно царя)^>{80}.

Герой «Подвига», впрочем, не обязательно интересуется политикой — это первый из двух ловких фокусов волшебника, сотворившего Мартына. Осуществление — это фуговая тема его судьбы; он из тех редких людей, чьи «сны сбываются». Но самоосуществление неизменно пропитано мучительной ностальгией. Воспоминание о детской мечте смешивается с ожиданием смерти. Рискованный путь в запретную Зоорландию, который в конце концов выбирает Мартын (никакого отношения к набоковской Зембле!)