Одно поколение монахов сменяло другое — свежещекие мальчики худели и седели и в конце концов умирали, и хоронили их в саду за тем двором, где бил фонтан. А однажды, не так давно, они все просто покинули монастырь; никто не знал, куда они ушли, и никто не подумал спросить. Именно вскоре после этого пришли сначала бандиты, а за ними солдаты. Теперь же, поскольку индейцы никогда не меняются, никто из деревни по-прежнему не поднимался к проему навестить монастырь. Здесь жил Атлахала; братья не смогли его убить, сдались, наконец, и ушли. Никого это не удивило, но их уход добавил Атлахале уважения. Все те века, что братья жили в монастыре, индейцы удивлялись, почему это Атлахала позволяет им остаться. Теперь, наконец, он их прогнал. Он всегда здесь жил, говорили они, и всегда будет жить, потому что долина — его дом, и уйти из нее он никогда не сможет.
Ранним утром неугомонный Атлахала обычно перемещался по залам монастыря. Мимо пролетали темные кельи, одна за другой. В маленьком дворике, где нетерпеливые деревца выломали брусчатку, стремясь к солнцу, он медлил. Воздух полнился крохотными звуками: движением бабочек, опадающими на землю кусочками листьев и цветков, сам воздух тек мириадами курсов, огибая края вещей, муравьи не оставляли своих нескончаемых трудов в горячей пыли. На солнце он и ждал, осознавая каждый оттенок звука, света и запаха, — он жил этим ощущением медленного, постоянного распада, что разъедал утро, преобразуя его в день. Когда наступал вечер, он часто проскальзывал за крышу монастыря и сверху озирал темнеющее небо; вдали ревел водопад. Каждую ночь всей череды лет он витал над этой долиной, стремглав кидался вниз, становясь на несколько минут или часов летучей мышью, леопардом, ночной бабочкой, потом возвращаясь к покойной недвижности в центре пространства, замкнутого утесами. Когда выстроили монастырь, он зачастил в комнаты, где ему впервые удалось увидеть бессмысленные жесты человеческой жизни.
А однажды вечером он без всякой цели стал одним из молодых братьев. Это ощущение оказалось новым — странно богатым и сложным и, в то же время, невыносимо душным, точно любую другую возможность, помимо заключения в крошечном, изолированном мирке причины и следствия, у него отобрали навсегда. Став братом, он подошел и встал у окна, разглядывая небо и впервые увидев не звезды, а пространство между ними и за ними. И в тот же миг испытал порыв уйти, шагнуть из той скорлупки страдания, в которой поселился на мгновенье, — однако слабое любопытство вынудило его помедлить и отведать еще немного непривычного чувства.
