— Ты разговаривала сама с собой? — удивился Барнаби. — А я думал, что эта странная манера свойственна только уважаемой миссис Фейтфул.
— А она разговаривает вслух? И за глаза говорит то же самое?
— То же самое? Что ты имеешь в виду?
— Эта искренняя, правдивая и доброжелательная особа в пух и прах раскритиковала твою жену.
Поведение экономки позабавило Барнаби.
— Так ты пришлась ей не по вкусу, любовь моя?
— Я не произвожу впечатления красивой и эффектной женщины. Она убеждена, что ты совершил досадный промах, женившись на мне.
— Я не согласен с таким знатоком женской красоты, как миссис Фейтфул. А что еще сказала тебе эта фурия?
Эмме показалось, что Барнаби чем-то встревожен.
— Что ты любишь хорошеньких девушек. Красоток, как она выразилась.
— Так оно и есть, и пусть бог их благословит. — Барнаби добродушно улыбнулся. — Но из этого, однако, не следует, что я хочу жениться на всех этих красотках.
— Надеюсь, что так, — промолвила Эмма, думая о Сильвии, которая отчего-то плакала, а потом сбежала, хотя Барнаби и поцеловал ее.
— Миссис Фейтфул постоянно сравнивает меня с Дадли, который обладает врожденным иммунитетом против хорошеньких девушек, и сравнение оказывается не в мою пользу. Впрочем, мой брат вообще не испытывает теплых чувств к прекрасному полу. За исключением самой миссис Фейтфул, а она, как ты понимаешь, особа среднего рода.
— Барнаби, почему ты сказал мне, что Жозефина никогда не была здесь? Дадли утверждает обратное.
— Она была здесь? Значит, я об этом не знаю.
— Барнаби, не говори глупости! Как это может быть, чтобы твоя жена… — Эмма замолкла на полуслове, обнаружив, что словосочетание «твоя жена» по отношению к другой женщине причиняет ей острую боль. Но она пересилила себя и закончила фразу: — …чтобы твоя жена была здесь, а ты об этом не знал?
— Жозефина могла побывать в Кортландсе после того, как мы расстались. По крайней мере, мне она ничего об этом не говорила. До развода она всегда отказывалась посещать наше родовое поместье. Она ненавидела деревню. Да, кажется, дети находились в Кортландсе, пока в Лондоне шел бракоразводный процесс.
— Какая неестественная семейная жизнь! — воскликнула Эмма.
— Полностью согласен. Я и сам говорил тебе, что, по существу, семьи-то и не было.
— Бедный, тебе, наверное, пришлось нелегко.
— К концу нашего брака мне стало легче. Мы больше не любили друг друга. Наше супружество явилось роковой ошибкой, вследствие которой больше всех пострадали ни в чем не повинные маленькие дети.
