Однако Дадли, один из трех братьев Корт, был явно встревожен и время от времени бормотал: «Бедное маленькое создание». Создавалось впечатление, что перед его мысленным взором, как живые, возникают герои трагедии, разыгравшейся страшной ночью два года назад. Он не находил себе покоя. Почему-то настаивал на том, чтобы именно его допросила полиция. Такое поведение было несвойственно Дадли — от природы робкому и нерешительному человеку. Обычно во всех серьезных делах он уступал ведущую роль Барнаби или Руперту.
— Должно быть сделано все возможное для установления личности жертвы и поимки негодяя-преступника, — твердил Дадли.
И хотя слова его прозвучали мелодраматично, как монолог героя викторианского романа, они странным образом подходили к обстановке: уныло моросящий дождь, оголенные сиротливые деревья рощицы, отгораживающей поле от дороги; и, наконец, зловеще белеющий череп, вывороченный из земли и мокнущий под низким серым небом.
Распаханное поле было усеяно многочисленными валунами; когда они высыхали, приобретая серый оттенок, то становились похожи на человеческие останки. Поначалу Вилли и принял свою находку за обыкновенный валун. Впечатлительной Эмме мрачное поле казалось сплошь усеянным костями когда-то здравствующих людей…
Эмма понимала, что воссозданная ею картина — плод фантазии, порожденный вечерними сумерками и жутковатым ощущением надвигавшейся опасности.
Молодая женщина зажгла свет во всем доме и попросила миссис Фейтфул пожарче растопить камины.
— Мы все продрогли, — пояснила она.
— Это верно, — подтвердил Дадли, потирая свои большие, холеные руки; он стоял у огня, крупный, несколько полноватый мужчина. — А где Луиза? — забеспокоился джентльмен. — Она тоже испугалась?
— Этою я не знаю. — Голос Эммы прозвучал не особенно дружелюбно.
— Мы все немного испугались, не так ли? — Он говорил искренне и как-то многозначительно. — Но не за чужую нам малютку: она слишком долго пролежала в земле. Возможно, мы боимся той непознанной силы, которая погубила юное существо.
Ярко освещенная гостиная, обставленная старинной разностильной мебелью, напоминавшей о череде знатных, сменявших друг друга поколений, незаметно преобразилась под воздействием философско-мистических откровений Дадли: новой хозяйке Кортландса почудилось, что все здесь проникнуто глубоко скрытой маниакальной жестокостью.
— Барнаби не боится, — спокойно возразила Эмма.
— Ну, то Барнаби. Его ничто не способно напугать.
