На поверке четко отсалютовал и говорю:
— Пан майор, покорно прошу пять месяцев отпуска — жена болеет, в хозяйстве никого, только дед с подагрой… Сын должен приехать с итальянского фронта на храмовый праздник. После соседа мне осталось наследство. Меня ждет судебное разбирательство за оскорбление личности. Трубы для мелиорации должны привезти на поле, корова скоро отелится, а хлев сгорел. Хочу посмотреть, не задохлись ли в дыму кролики…
Майор слушал, кивал головой, ну просто одно удовольствие.
— Пять месяцев?… — спрашивает он, моргая глазками. — Всего‑то? А пять месяцев аресту не желаешь, каналья?
Я замолчал и обиделся.
Чего с ним говорить?
Дал только пять дней.
День туда, день обратно, два дня лил дождь, староста уехал в Прагу по делам, ничего я не успел. Зато хоть поел досыта, да еще привез с собой пирогов, сала, а потому как у меня все время болела голова, вернулся я на одиннадцать дней позже.
Привез меня жандарм.
Вызывают к начальству.
— Болела голова? — спрашивает пан майор.
— Страшно болела… Я, пан майор, как раз… думал…
— Так, так! Восемь суток строгого ареста!
— Что? — крикнул я.
— Поворчи в карцере. Посидишь — узнаешь, где раки зимуют.
Я обиделся.
Нешто это порядок?
Я же два года был помощником сельского старосты.
Или: дежурю у ворот, поглядываю по сторонам.
Появляются два солдата с тележкой.
Старший, что тащил ее за дышло, говорит:
— Тпрруу, Енда!
Им было нужно к пану писарю. Привел я их. Младший говорит:
— Пан фельфебель, разрешите доложить, мы в канцелярию явились.
Подождали, пока он их заметил.
— Was ist los?[59]
Унтер был венгр, говорить по-чешски не умел, но все понимал.
— Осмелюсь доложить, что мы прибыли с тележкой за этим… как его… за маршрутом…
Писарь вытаращил глаза и заморгал.
— Если маршрут тяжелый… так Енда поможет мне…
Фельдфебель выругался и грохнул кулаком по столу. Мы выскочили из канцелярии.
Младший спрашивает:
— Ну, так что будем делать?
— Обождем, Вацлав!
— Ты, папаша, иди домой, а я один подожду. Может, этот маршрут не такой уж и тяжелый; я ведь мельник, привык мешки таскать…
Вот видите, господа, ругань до добра не доводит.
А если бы писарь сказал им: «Да что вы, голубчики, зачем вам тележка? Ведь маршрут — это же листок бумаги, а на нем написано, что вам разрешается ехать туда‑то и туда‑то по казенной надобности, бесплатно… кредитирт… Вот и все! Понятно? Ну, так что, повезете листок бумаги на тележке? Вот видите, дурачки. Все‑то вас учи… Вот он, ваш маршрут. Суньте его в карман, да не засальте, его нужно будет вернуть. Ну идите с богом и не забудьте по прибытии сделать отметку в жандармерии. Привет домашним…»
