Связной убегает, а Коншин опять склоняется над Чураковым. Нестерпимая боль рвет сердце… На миг представляет себя лежащим на поле, таким же недвижным, как Чураков, и яростное желание повернуть время обратно пронизывает его. Он хочет — хочет так, как никогда и ничего не хотел в жизни, — очутиться сейчас в своем дальневосточном полку, откуда вырвала его поданная им докладная с просьбой на фронт… Но лишь на мгновение эта горькая вспышка. Он тяжело поднимается. Неужели он трусит? Да нет, не может быть! Нет, нет…
— Ты что, мать твою… — взвизгивает подбежавший Кравцов. — Какой тебе еще, к черту, приказ нужен?! — Но осекается, увидев мертвого Чуракова. Насовсем? — спрашивает уже тихо.
— В сердце…
Секунды две молчит Кравцов, а потом так же тихо:
— Ты же слыхал, какой приказ мне помкомбат отдал… Не до устава тут. Понял? Надо, браток, надо… Давай двигай, — и подталкивает легонько в спину. — Как тебя звать-то, запамятовал.
— Алексей.
— Давай, Алеха, давай… Сейчас танк двинет, — он еще раз подталкивает Коншина.
Тут уже все! Обратного пути нет! В голове пусто, в душе тоже, будто выпотрошено… Не помнит Коншин, как подбегают к нему вызванные Рябиковым отделенные, как говорит он им что-то, выдумывая на ходу боевой приказ, как, развернувшись в четыре цепочки, бежит его взвод по полю, как сам делает первый шаг из леса, а потом, голося "вперед", обгоняет людей, как слышит слева "ура" и видит бегущую за танком вторую роту, какого-то капитана, кричащего: "За Родину, за Сталина!", а потом и комсорга батальона, который, обгоняя капитана, кричит то же… Все словно в тумане, словно в дыму… Да и верно, в дыму, который стелется над полем и едко пахнет серой.
— Куда? — останавливает Коншин ползущего назад бойца, вроде бы никуда не раненного.
— В пах попало… Не знаю, чего там, но боль зверская…
— Иди, — бросает Коншин, а самого обжигает — вот ведь куда ранить может.
Невольно сдерживает он ход, потом падает, сдвигает малую саперную пониже, но когда поднимается и продолжает бежать, видит, что мешает лопатка бегу, и подтягивает обратно.
Кравцов и политрук стоят у кромки леса и напряженно смотрят на второй и третий взводы, на которые немцы перенесли сейчас огонь с первого взвода. Тот пока залег, и только несколько раненых — кто ползком, кто перебежками подавались назад, к леску.
— Шергин-то уже дважды ранен, а не уходит… — говорит политрук.
— Зря я его, наверно, первым послал.
— Почему зря?
— Так… Ты ведь не знаешь, что у помкомбата решено было?
