— Ира говорила… Женя поступила гадко.
— Если б только она одна, — с горечью заметила Вера Глебовна.
Они помолчали немного…
— Вы очень одиноки? — спросила Иринина мать.
— Да.
— Можно заходить к вам?
— Конечно. Буду рада. Вот только надо мне сперва попасть в Малоярославец…
Они распрощались. Иринина мать хотела поцеловать Веру Глебовну, но та деликатно уклонилась — она терпеть не могла никаких нежностей.
Вечером перед приходом Батушина она думала о матери Ирины. В той чувствовалась какая-то примиренность со случившимся, которая Вере Глебовне была непонятна. Она вспомнила ее слова, что теперь, наверно, нужно всем идти на фронт, сказанные хоть и с заплаканными глазами, но с какой-то тихой убежденностью… Надо идти на фронт. Но почему этой девочке? Почему Андрею?
Батушин пришел ровно в восемь, как и обещал, и опять со своим портфелем. Он опять наклонил свою седоватую голову, целуя руку Веры Глебовны, и опять она ощутила легкое покалывание его коротко стриженных усов и запах одеколона.
— Мне сегодня снова отказали, — сказала Вера Глебовна, ставя чайник на керосинку. — Скажите, ваш сослуживец возьмет меня без пропуска?
— Может, и возьмет, но пропускные пункты… Вас просто-напросто могут высадить из машины. Хорошо, если это случится в городе, а если по дороге… Как будете добираться обратно?
— Тогда вы должны сходить со мной вместе к коменданту. Я не стала говорить ему, как я могу доехать до Малоярославца, боялась вас подвести, но если вы сами…
— Хорошо, Вера Глебовна, — сразу согласился Батушин.
— Вы знаете, мне почти все хотели помочь на вокзале, но…
— Я же говорил вам…
Вера Глебовна заварила чай и пошла к буфету за чашками. Батушин раскрыл свой портфель и стал выкладывать из него свертки.
— Опять, Иван Алексеевич? — покачала она головой.
— Да, опять. Тут есть кое-что и для Андрея, и вам на дорогу, — твердо сказал он.
Они сели за стол. Вера Глебовна разлила чай, а Батушин нарезал принесенный хлеб, колбасу и высыпал в пустую сахарницу куски рафинада.
— Вот вы спрашивали меня, с чем я поеду к Андрею? У меня есть письмо Николая Егорыча.
— Что же он пишет? — насторожился Батушин.
— Он… он… благословляет сына на войну, — с горькой усмешкой сказала она.
— Другого он и не мог написать, — с некоторым облегчением произнес он, вынимая серебряный портсигар и кладя его на стол. — Но и вам, Вера Глебовна, надо знать, что сказать Андрею.
— Что? — с мукой вырвалось у нее. — Господи, если бы я могла молиться. Но я не верю. Ни во что.
