Прошло еще два-три года, и он постепенно перестал получать от нее весточки, если не считать поздравлений с Рождеством и днем рождения. Но мать продолжала писать с упрямой регулярностью, независимо от того, отвечал он ей или нет, и он уже не мог прочесть ее очередное письмо, не сделав над собой сознательного усилия; он с трудом заставлял себя даже вскрыть скользкий голубой конверт и развернуть бумагу. Напряжение, с которым она писала, было таким явным, что не могло не вызвать ответного напряжения при чтении; последний, нарочито жизнерадостный абзац всегда вызывал у него облегчение — такое же, чувствовал он, с каким она доводила до конца исполнение своего мучительного долга. Через год-другой после возвращения в Англию она снова вышла замуж; скоро у них с новым мужем появился сын, «твой маленький братик», которого Марсия, по словам матери, «просто обожала». В 1943-м она написала, что Марсия «оказывает услуги американскому посольству в Лондоне», что выглядело забавно в отношении шестнадцатилетней девушки, но никаких подробностей не добавила.
Один раз он написал сестре из Германии, попытавшись объяснить ей между строк, как проходит его служба в пехоте, но ответа не получил. Возможно, это было лишь доказательством ненадежности армейской почты, но могло быть и так, что Марсия просто поленилась ему ответить, — и это оставило у него в душе маленькую, до сих пор не затянувшуюся ранку.
Теперь, после разговора с капитаном Уиддоузом, он написал матери коротенькое письмо, объясняя, что сделал все от него зависящее; когда оно было написано и отправлено, он с чистой совестью растянулся на своей койке в сонной, заплесневелой, полупустой палатке. Совсем недалеко от него (их разделяла только полоска утоптанной земли) спал бедняга Майрон Фелпс, позабывший о своем позоре, или, скорее, все еще мучился от стыда и потому притворялся, что спит.
Самой главной новостью следующего месяца было известие о том, что солдат из третьей роты будут отпускать на три дня в Париж — не большими компаниями, а по два-три человека за раз, — и в палатках тут же зазвенели возбужденные голоса и зазвучали сальные шуточки. Конечно, французы ненавидели американцев — это все знали, — но все знали и то, что значит «Париж». Говорили, что в Париже достаточно просто подойти на улице к девушке — хорошо одетой, аристократического вида, любой девушке — и спросить: «Ты свободна, подружка?» Если незнакомка не по этой части, она улыбнется и скажет «нет», а если по этой — или, может, вообще-то этим не занимается, а тут на нее найдет такой стих, — тогда… ну, тогда держись!
