Голос блокадного Ленинграда | страница 21



Страшной оказалась та вода…
Мне сестра ответила: — Родимая!
Не поправить нам людское зло.
Камень, камень, камень на груди моей.
Черной тиной очи занесло…
…Но опять кричу я, исступленная,
страх звериный в сердце не тая…
Вдруг спасет меня моя Аленушка,
совесть отчужденная моя?

1940

Колыбельная другу

Сосны чуть качаются —
мачты корабельные.
Бродит, озирается
песня колыбельная.
Во белых снежках,
в вяленых сапожках,
шубка пестрая,
ушки вострые:
слышит снега шепоток,
слышит сердца ропоток.
Бродит песенка в лесу,
держит лапки на весу.
В мягких варежках она,
в теплых, гарусных,
и шумит над ней сосна
черным парусом.
Вот подкралась песня к дому,
смотрит в комнату мою…
Хочешь, я тебе, большому,
хочешь, я тебе, чужому,
колыбельную спою?
Колыбельную…
Корабельную…
Тихо песенка войдет,
ласковая, строгая,
ушками поведет,
варежкой потрогает,
чтоб с отрадой ты вздохнул,
на руке моей уснул,
чтоб ни страшных снов,
чтоб не стало слов,
только снега шепоток,
только сердца бормоток…

1940

Европа. Война 1940 года

Илье Эренбургу

1
Забыли о свете
              вечерних окон,
задули теплый рыжий очаг,
как крысы, уходят
                 глубоко-глубоко
в недра земли и там молчат.
А над землею
            голодный скрежет
железных крыл,
             железных зубов
и визг пилы: не смолкая, режет
доски железные для гробов.
Но все слышнее,
              как плачут дети,
ширится ночь, растут пустыри,
и только вдали на востоке светит
узенькая полоска зари.
И силуэтом на той полоске
круглая, выгнутая земля,
хата, и тоненькая березка,
и меченосные стены Кремля.

1940

2
Я не видала высоких крыш,
черных от черных дождей.
Но знаю
       по смертной тоске своей,
как ты умирал, Париж.
Железный лязг и немая тишь,
и день похож на тюрьму.
Я знаю, как ты сдавался, Париж,
по бессилию моему.
Тоску не избудешь,
                 не заговоришь,
но все верней и верней
я знаю по ненависти своей,
как ты восстанешь, Париж!

1940

3
Быть может, близко сроки эти:
не рев сирен, не посвист бомб,
а  т и ш и н у  услышат дети
в бомбоубежище глухом.
И ночью, тихо, вереницей
из-под развалин выходя,
они сперва подставят лица
под струи щедрого дождя.
И, точно в первый день творенья,
горячим будет дождь ночной,
и восклубятся испаренья
над взрытою корой земной.
И будет ветер, ветер, ветер,
как дух, носиться над водой…
…Все перебиты. Только дети
спаслись под выжженной землей.
Они совсем не помнят года,
не знают — кто они и где.
Они, как птицы, ждут восхода
и, греясь, плещутся в воде.
А ночь тиха, тепло и сыро,
поток несет гряду костей…