В разговорах Фатима всякий раз норовила напомнить свекрови, что ей уступили лучшую комнату в доме. Обе знали, что это не так. Да, там было больше окон и больше света, чем в комнате, где спали молодые. Но приходилось лезть наверх, и при каждом ливне крыша текла все в новых местах, а Садек с Фатимой нежились себе в комнате возле кухни.
Ни та ни другая не были уверены в своем положении и потому открытой враждебности не проявляли, боясь, что Садек вдруг примет сторону противницы. При нем вели себя смирно, и жизнь в доме текла без скандалов.
Лейла Айша давно нащупала у себя мясистый нарост на середине хребта, но никому об этом не говорила. Однажды, когда она сидела на полу и Садек помог ей подняться, он почувствовал у нее под платьем странное утолщение и от неожиданности вскрикнул. Нелегко было убедить ее показаться врачу, но Садек был тверд и в конце концов настоял на своем. Доктор рекомендовал безотлагательно удалить опухоль и назначил день операции.
Последние дни перед госпитализацией старуха волновалась. Она слышала, что наркоз — дело страшное, боялась, что истечет кровью, и твердила, что не верит в христианскую медицину.
— Не бойся, — говорил ей Садек. — Тебя вылечат.
В ночь перед больницей Садек и Фатима сидели у себя в комнате и рассуждали, во что может обойтись операция. Лейла Айша ушла наверх и собирала вещи.
— Все, что я сэкономила, покупая еду подешевле, — с сердцем сказала Фатима.
— Будь она твоя мать, ты бы отнеслась по-другому, — сказал он.
Она не ответила. В дверь постучали. Проведать Лейлу Айшу и попрощаться пришла Лейла Халима, пожилая женщина, жившая напротив, через улицу.
— Она наверху, — скучным голосом сказала Фатима. Вздыхая и кряхтя, соседка поднялась по лестнице, а Садек и Фатима продолжали свои безрадостные подсчеты.
Утром, когда Лейла Айша отправилась в больницу, Садек и Фатима сели завтракать, и Садек окинул взглядом комнату:
— Без нее как-то по-другому стало, правда?
— Тише, — сказала Фатима.
Он обернулся к ней:
— Знаю, тебе не нравится, что она с нами. Знаю, она тебя нервирует. Но она моя мать.
Фатима сделала обиженное лицо:
— Я сказала только, что стало тише — больше ничего.
В конце дня, когда Садек пришел с работы, Фатима дала ему большую корзинку. Он взвесил ее на руке. Тяжелая.
— Отнеси матери в больницу. Это тажин[3] с лимонами, еще горячий.
Это было любимое блюдо матери.
— Клянусь Аллахом, как она обрадуется! — сказал он и поцеловал Фатиму, радуясь, что она не пожалела трудов.
