Он замолчал и поглядел магистерски — умоляюще, но свысока.
Госдама была совершенно смята.
— Но я не знаю… я не предполагала… Вы уверены, что это именно тот меч? Он не выглядит… я хоть что бы поставила, что это реквизит, то есть чистая подделка.
— Я удивляюсь, — сказал Остромов. — Ни одна вещь не раскрывает своей истинной ценности, особенно вещь с такой историей, но если вам угодны доказательства — выйдите с нею в полнолунье в любую точку силы, каковых на этой улице не менее трех, и взмахните крестообразно; вы увидите, что будет.
Сделалась пауза.
— Впрочем, — развивая успех, продолжил Остромов, — если вещь не узнает владельца, я готов отступиться и в возмещение отнятого у вас времени открою вам бальзам от мигрени, простой, но действенный.
— Вы его увидите, — прошептала Гертруда со страстью и даже угрозой. Она схватила Остромова за руку и увлекла в реквизиторскую, прихватив попутно ключи из настенного шкафчика. Пахло гримом, пудрой, отсыревшими тряпками. Загорелась желтая лампочка на шнуре. Бедные театральные вещи в свободное от сцены время валялись черт-те как, и в углу, за грубо вырезанным деревянным щитом, крашенным серебрянкой…
Остромов гибко опустился на колени.
— Старый товарищ, — проговорил он прочувствованно, — старый Хоган Неарль! Прости меня, прости, шедшего так долго.
Голос его удачно дрогнул.
— Как вы назвали… — трепеща, пропищала Гертруда.
— Хоган Неарль, — повторил Остромов, — и о! я слышу, как он отозвался мне! Разве не слышите вы?
— Не слышу, — призналась она.
— Впрочем, я должен был знать… Подождите, в умных руках он наберет силу, и голос его станет всеслышен… Я удивляюсь! — грозно произнес Остромов. — Я удивляюсь: неужели вы… и другие… люди искусства, люди высокой чуткости… не узнали предмет, который просто показывать сотням непосвященных уже есть кощунство! Что мешало вам использовать или хоть заказать любой другой, но не этот, которого действие никто не может предсказать? Знаете ли вы, что делалось от него в зале, какие судьбы менялись — и как?! Это может наступить с отсрочкой до месяца, а то и более! Как можно, Боже, когда простейшее прикосновение бывает опасно для степени ниже третьей… Воля ваша, но видеть здесь, среди хлама, величайшую реликвию величайшего учения… Я одно могу спросить: сколько?
— Берите, берите, — почти беззвучно прошептала Алчевская.
Здесь важно было не переборщить: слишком бурная благодарность выдала бы игру, и он кивнул сухо, выговорив: «Я знал». Меч оказался холоден и тяжел, тяжелей, чем с виду. Явная подделка, реквизит по заказу; чугун?
