Но вот богослужение кончилось. Слуги погасили свечи, задернули иконостас. Священник вышел, за ним, шурша платьями, удалились из крестовой палаты княгиня с детьми и золовкой, все остальные. И вновь - за кропотливое привычное дело. Около часа трудилась княгиня, сама сидя за пяльцами и стегая ткань. Отложив рукоделье, велела пяличницам отдохнуть, а сама направилась в Настасьин терем. Золовка в это время вышивала с девушками-мастерицами плащаницу на венецейской, брусничного цвета, камке. На плече у неё сидел горностай. Поймав озабоченно-сочувственный взгляд княгини, Настенька невольно сжалась. Догадалась - княгиня пришла неспроста.
- Пойдите, любушки, в сени, - велела княгиня девкам.
Мастерицы вышли. Ноги Настеньки в башмаках из мягкого сиреневого сафьяна, с золотыми нашивками - травами, узорами, птицами - скользнули с подставной скамеечки, подобрались под креслице, на коем сидела.
Фросе стало жалко золовку - хоть назад иди, но девушка уже была встревожена, а разговора так или иначе не миновать. Сев рядом, княгиня начала с того, что её беспокоит затянувшееся девичество золовки. Ведь пора замуж, если не сказать - давно пора. Князь Олег Иванович слишком щепетилен в выборе жениха для своей любимой сестры: то недостаточно родовит, то маловлиятелен. Упущено было несколько вовсе не плохих женихов.
Настя слушала молча, как бы безучастно, как бы не придавая значения выбору жениха - замуж так замуж... Тогда Фрося осторожно перевела речь на браки с людьми чужого народа и вероисповедания. (Тут Настя ещё чуть-чуть подобрала ноги). Такие браки, продолжала княгиня, как правило, бывают счастливыми. Самое неприятное в них - разное вероисповедание. Но эта неприятность легко устраняется - один из бракосочетавшихся должен поменять веру.
- Кто он? - тихо спросила Настя.
- Ордынский князь Салахмир.
Настя покачнулась, лицо её стало белым, зраки - узкими. Горностай тут же спрыгнул с её руки. Настя готова была услышать любое имя - и не так уж важно, княжеского или боярского рода, но только своей веры. Она охотно бы пошла замуж за сына почтенного боярина Афанасия Ильича, за которым не раз наблюдала украдкой из терема, когда тот проезжал на коне по двору; она бы пошла за любого другого боярского сына, за самого захудалого удельного князя соседней земли - лишь бы православного. Сейчас же прозвучало чужое имя. За этим именем скрывалось нечто далекое, нечто ужасное, чуждое, противное всему тому, из чего складывалась её жизнь.
