Эльма с надеждой взглянула на мать. Та потупила взор.
— Это я буду твоей мамой! — воскликнула Эльма. — А вот он, — указала она на Анда, — твоим папой.
Анд удивленно смотрел на происходящее, не веря ушам.
— Да, да, — подтвердила мать. — Вы и будете ему отцом с матерью. Правильно рассудила, настоящая женщина.
— А где мои мама с папой? — спросил малыш, готовый заплакать.
— Они улетят к другой звезде, куда нельзя маленьким.
— Хочу с ними. Хочу снова как птичка. Так всегда бывает на корабле, — закончил он и плакать не стал, припав головой к Эльме.
— Как она правильно все поняла, красавица с того берега! Любуюсь на тебя! И Анда верно определила.
— Как матери удалось это сделать? — спросил Анд. — И что с остальными?
Мать беспомощно развела руками:
— Это все, что могла сделать настоящая женщина.
Ты значишь то, что ты есть на самом деле.
И. В. Гёте
Каменный настил притвора оскверненного храма «Креста и Добра» был холодным и шероховатым. Крутые стены и низкий облупленный свод как бы придавливали маленького жреца-соглядатая к полу, по которому он полз, дыша пылью и страшась даже поднять глаза на «Друга Божества».
Лысый Жрец в похищенном из музея пурпурном одеянии сидел в древнем кресле из когда-то росших здесь деревьев. Оно осталось от изгнанного Урун-Буруном Лжежреца.
Над креслом виднелось плохо замазанное грязной краской изображение какого-то «святого поборника» лжерелигии «Креста и Добра». Там и тут из-под неряшливых мазков выступали то часть Руки, то седая борода, то умный, проницательный глаз, как бы сверлящий ползущее по полу пресмыкающееся.
— Говорит ничтожный. Да-да ему! — услышал повеление маленький соглядатай. Он понял, что дополз до кресла Жреца, и униженно заговорил:
— Друг Божества — всезнающий! Да-да ему! Награда слуге. Да-да ничтожному! Жуткая синяя сельва. Да-да туда! Преступные предки. Да-да там! Беглый бурундец, порочная вешнянка. Да-да там! Урун-Бурун. Да-да там! Всё ничтожный. Да-да ему!
Жрец не удостоил взглядом маленького человека. Да тот все равно не увидел бы этого, услышал лишь презрительные слова:
— Великий вождь. Да-да ему! Милость Божества. Возводит в сан «отца-свежевателя». Да-да ничтожного. Потерять острый нож. Нет-нет «отцу-свежевателю». Снять кожу. Ободранный не живой. Нет-нет ничтожному.
Новый «отец-свежеватель» стал холоднее камня под ногами. Никогда ему не приходилось орудовать так острым ножом. Мало кто сумеет выполнить такое «гуманное» поручение Жреца. Оставить людей без кожи в живых! Неслыханно! Однако награжденный жрец с малых лет был беспринципным лжецом. Не задумываясь, он принялся бессовестно лгать, будто в юности свежевал живых крыс, отпускал их голыми на волю, и те убегали. И будто набивал их шкурки синей травой и подсовывал любителям лакомств, а потом торжествовал при виде их ярости.
