— Пока не знаю, — ответила она. — Я хорошо лажу с детьми наверное, я могла бы работать в детском садике если не получится, поищу что-нибудь еще.
Она положила ногу на ногу, и когда из-под края симпатичной твидовой юбки показались узкие красивые колени, он спросил себя: неужели она специально переоделась в каком-нибудь мотеле, чтобы приехать домой такой нарядной?
— Дорогая, — сказал он, — надеюсь, ты понимаешь, что, если нужно, я буду рад помочь тебе чем только смогу, если ты…
— Нет-нет, папа, мне ничего не нужно. Нам вполне хватает того, что присылает Дэвид. Мы прекрасно устроимся.
Было так приятно, что она назвала его «папой», что он, не говоря ни слова, откинулся на спинку кресла и почти расслабился. Он так и не задал единственный вопрос, который крутился у него в голове: «А как Дэвид, Сьюзен? Как он все это принял?»
С Дэвидом Кларком ему довелось пообщаться всего несколько раз: на свадьбе и еще четыре или пять раз после этого, и каждый раз он удивлялся, что ему нравится этот человек. Однажды они, эксперимента ради, начали обсуждать политику, и дискуссия оборвалась, когда Дэвид заявил: «Что ж, доктор, либералы, похоже, навсегда разбили мне сердце», и Эдварда Эндрюса это замечание тронуло — своим юмором и содержащимся в нем самоуничижением, хоть он и не одобрял его применительно к реалиям современной политики. Он даже решил, что не имеет ничего против того, что Дэвид на двадцать лет старше Сьюзен и где-то далеко у него есть предыдущая семья, потому что это вроде бы значило, что больше он ошибаться не будет и полностью посвятит свои зрелые годы второй семье. Но самое важное, что отменяло все возможные сомнения, было в том, что этот застенчивый, обходительный и кажущийся порой смущенным человек ни в одной компании не мог оторвать глаз от Сьюзен. Разве было не очевидно, что он в нее влюблен? И разве не этого желаешь от зятя прежде всего? Конечно же, именно этого. Безусловно, этого. И что же теперь? Что должен делать этот несчастный сукин сын с остатком своей жизни?
Сьюзен с матерью говорили о семейных делах. Трое младших дочерей уже покинули родительский дом, двое вышли замуж, были кое-какие новости и от старших девочек. Еще через некоторое время они, будто следуя какой-то необходимости, перешли к вопросам деторождения.
Агнес Эндрюс было уже почти шестьдесят уже много лет она вынуждена была носить очки с такими толстыми стеклами, что увидеть выражение ее глаз было почти невозможно: приходилось полагаться на улыбку, выражение бровей или на терпеливый и беспристрастный вид ее губ. Ее муж должен был признать, что во всем остальном она тоже стремительно старела. Почти ничего не осталось от некогда блестящих волос — лишь то, что смог собрать по крохам и тщательно уложить парикмахер тело ее местами обвисло, а местами раздалось. Ее внешность никого не могла обмануть: это была женщина, которую почти всю жизнь нетерпеливо и назойливо звали «мамой».
