И она посмотрела, как он направился из комнаты на кухню. Было слышно, как мягко захлопнулась большая дверь холодильника, как открылось отделение для льда, но потом оттуда донесся неожиданный, пугающий звук: взрыв хохота — дикого, резкого, совсем не похожего на то, как смеется Дэвид. Хохот все не умолкал, уже сорвавшись на фальцет, и чуть затих, только когда Дэвид попытался судорожно вдохнуть. Его все еще трясло от смеха, когда он вернулся в комнату с бряцающим в руке стаканом темного бурбона с водой.
— Слушай, девочка, — проговорил он, как только к нему вернулся дар речи. — Я только что придумал гениальный способ отомстить Фрэнку Брэйди. Слушай, надо прибить…
Больше он ничего сказать не успел, потому что его снова разобрал смех. Придя в себя и глубоко вдохнув, он сделал серьезное лицо и продолжил:
— Надо прибить ему нижнюю губу к его же столу.
Она выдавила из себя улыбку, но его это не удовлетворило.
— Черт, — сказал он обиженно. — Тебе не смешно, да?
— Почему же, смешно. Очень смешно, когда представишь все это в лицах.
Потом они уселись рядом на диване, и он стал жадными глотками опустошать свой стакан, как будто весь день только и ждал, когда отведает этого богатого, хорошего виски.
— Можно мне тоже? — спросила она.
— Что?
— Виски, разумеется.
— Господи боже мой, прости меня, — воскликнул он, поднялся и снова кинулся на кухню. — Прости меня, дорогая. Я собирался налить тебе, и забыл, просто забыл. С возрастом я становлюсь рассеянным.
И она ждала, все еще улыбаясь и продолжая надеяться, что ему больше не захочется рассуждать о своем возрасте. В этом году ему будет только сорок семь.
В другой раз, поздно вечером, когда они убирали со стола после ухода гостей, Дэвид со злостью обозвал одного из гостей напыщенным болваном, лишенным всякого чувства юмора.
— Я бы так не сказала, — откликнулась Сьюзен. — Мне кажется, он вполне приятный молодой человек.
— Ага, конечно, приятный. Ты этим словом готова все что угодно наградить, так ведь? Да пошло оно на хрен. На хрен все эти приятности.
И он выскочил из комнаты, хлопнув дверью, и пошел дальше по коридору, как будто собирался сразу же лечь спать. Минуты две из спальни доносились глухая возня и грохот потом он вернулся и остановился перед ней, дрожа всем телом.
— Приятный, — сказал он. — Приятный. Этого тебе и надо? Ты хочешь, чтобы мир вокруг тебя был «приятным»? Только вот послушай, девочка. Послушай, любимая. Мир — это сплошное говно, приятное такое говно. Мир — это борьба, насилие, унижение, смерть. В этом мире ни хрена нет места богатым мечтательным цацам из Сент-Луиса, ты меня понимаешь? Езжай домой, ради бога, езжай домой. Иди отсюда на хрен к своему папочке, если хочешь, чтобы мир вокруг тебя был «приятным».
