Иные свидетели не решились и открыто назвать свое имя. «Мне и самому многое известно,– написал Петров. Вот по крайней мере два факта. Один совершенно бесчеловечный. Об опытах над беременными женщинами под Калининым. Второй – об одном полувоенном институте в Ташкенте… Травля собственого народа явление не единичное… Однако некоторое время я должен забыть о Ташкенте: в Союзе остался хвост… Желаю Вам успеха. Добиться его будет очень трудно и очень опасно. Гебешников здесь, как собак нерезанных.
И все-таки, при необходимости я к Вашим услугам.»
Мне довелось разговаривать с И.Смирновым, бывшим работником техники безопасности в крупном Министерстве СССР. «Я знаю только про почтовые ящики,– сказал он. – Какие уж там документы! Такие дела у нас в отделе пачками замазывали – несчастный случай и все.»
Я показала ему один из актов расследования. «Если бы нам в руки попала такая бумага, объяснял он, всех, кто ее составил, поснимали бы с работы, а тебя бы сделали кругом виноватой. Я бы сам двенадцать томов про такие эксперименты написал, только у меня в Союзе сын и родители…»
В декабре 1975 мне позвонил человек, назвавший себя доктором Либманом, расказывает Люба, и сказал, что знает интересующие меня факты. Мы встретились. «Вы понимаете, что такие разоблачения слишком рискованны и могут быть чреваты самыми печальными последствиями. Я не хочу жить такой сумасшедшей жизнью, как вы. За пятьдесят тысяч долларов я передам вам информацию, рядом с которой ваш хлорэтилмеркаптан – детская игрушка. Я могу назвать вещества, фамилии людей, клиники. Если вас не устраивает, сумма, считайте, мы о вами не встречались».
Я извиняю пугливых, сама такая, но корыстные, когда дело идет о жизни и смерти людей, мне отвратительны. Тем не менее, я поговорила с пугливым и корыстным доктором, убедилась, что имею дело с химиком, хорошо разбирающимся не только в формулах, но и в деятельности ряда научно-исследовательских институтов, знакомым со многими учеными.
Однако пятидесяти тысяч у меня не было.
5 января 1976-года я получила письмо от бывшего советского юриста, пробывшего много лет в лагерях послесталинской эпохи Абрама Шифрина; «Я хорошо помню, что по приезде в Потьму / в 1960 г./ и после перевода со спеца на обычный строгий /No 7/ я встречал, в 1961-62гг., двух человек, рассказывающих об испытаниях на людях. Приехал к нам на лагпункт No 7 бывший майор авиации с 10 годами. И хотя не очень-то принято в лагере расспрашивать, я поинтересовался: – Как это ты умудрился, летун, схватить «на всю катушку», в такие-то либеральные времена, когда остальные едут с годом-двумя?
