Однако Катерина так глянула, что бедный парень поспешно попятился.
Катерина дернула дверь и вбежала в кабинет, откуда не переставая несся крик.
Ох и странную картину смогла лицезреть она!
По углам кабинета стояли все ее восемь камер-фрау и камер-юнгфер. Стояли они на коленях и горько рыдали, имея такой скорбный вид, словно на них на всех разом наложили епитимью.
Посреди комнаты на табурете сидел Петр. У него на коленях вниз лицом лежала женщина, юбки которой были небрежно задраны на голову. Виден был ее голый афедрон, по которому Петр с оттяжкою хлестал своей широкой ладонью, так что афедрон сей имел вид порядочно вспухший и побагровевший. При каждом шлепке женщина испускала такой же вопль, как тот, который испугал Катерину. Да, рука у государя была тяжелая… Катерина как-то получила от него два вполне игривых шлепка, так потом сесть только к исходу дня могла, а эта несчастная должна будет не меньше недели провести на ногах, если не задохнется в своих юбках!
– Петруша! Государь! – закричала Катерина, бросаясь к мужу. – Что же это вы творите, майн либер?!
Петр замер с занесенной ладонью и обратил к жене раскрасневшееся, разъяренное лицо. Глаза его угрожающе сузились. Он вскочил; избиваемая женщина свалилась с его колен и рухнула на пол, неуклюже завозилась, пытаясь освободиться от своих пышных юбок и встать, но никто из горничных и фрейлин не сделал даже попытки ей помочь – боялись государя.
– Где ты была? – взревел Петр, делая шаг к жене, и у Катерины подогнулись ноги от страха. Но то почти невероятное хладнокровие, которое часто посещало ее в минуту прямой опасности, помогло ей не свалиться без чувств, не задрожать всеми жилками и поджилками, а изобразить искреннее недоумение:
– Что случилось, майн либер?
Петр замер, почти не владея собой. Он только шевелил губами, не в силах сказать ни слова.
Катерина хорошо знала мужа. В следующую минуту он уже окончательно потеряет рассудок, и тогда остановить его будет трудно, может быть, невозможно. Хватит ходить вокруг да около!
– Я скажу, но велите им уйти, – махнула она в сторону женщин.
– Нет уж, говори! – взревел Петр, и Катерина вздохнула:
– Ну ладно, извольте. Я была у Маши Румянцевой. Не верите? Да хоть у нее спросите. Она вздумала было, что при смерти лежит, ну и затеяла прощенья просить у меня… Да теперь оклемалась, к счастью, вот я и вернулась.
При этих словах в комнате воцарилась тишина, какая возможна только в полночь на кладбище – как раз перед тем мгновением, как усопшие начинают возиться в своих гробах, чтобы отворить их и выйти поглядеть спящий мир Божий, погреться в ледяных лучах луны, а иные – для того чтобы припомнить живым свои неумирающие обиды или отомстить им за злодейства.
