Бахрав прикрыл глаза, но и сквозь веки продолжал видеть красное лицо Шейнмана, седую щетину на его подбородке, горящие глаза. Три раза уже проверил он счет и сверил с ценником, выпускаемым Обществом филателистов. Четыреста лир без двух. Все верно. А Шейнман все упрашивал проверить еще раз. Потому что немало его хороших друзей, не про нас будь сказано, буквально заболели из-за того, что сочли себя обманутыми. А если ему, Бахраву, кажется, что он получил недостаточно, что ж, пусть получше пороется в карманах или на дне чемодана и выложит марки подороже. Такие, что действительно стоят сотни и тысячи лир. Тогда оба мы поздравим себя с настоящей сделкой!
Бахрав вскочил и вытряхнул все, что было в чемодане. С видом победителя шлепнул на прилавок альбом. С напряжением следил за протягивающейся рукой Шейнмана: с осторожностью открывает, толстые пальцы бродят между листов… И под конец заметил презрительную усмешку на его губах.
— Двадцать лир!
— И про вас еще говорят, что вы честный человек! — Бросил на обманщика убийственный взгляд и не стал рассказывать ему, как экономил каждый грош из своего жалкого личного бюджета, отказывал себе во всем, лишь бы купить эти конверты первого дня.
Шейнман приблизился и взял его под руку.
— Поймите, — забормотал, как врач, пытающийся смягчить ужасный приговор ласковым прикосновением. — Вы сами… Поставьте себя на мое место. В ваших жилах тоже наверняка течет кровь многих поколений торговцев. Вы обязаны понять меня: эти конверты приобретали многие. Предложение превышает спрос. Я завален этим товаром. — И вдруг вскричал страстно: — Принесите мне «доар иври»![10] «Цфат в блокаде»[11] принесите мне!
Бахрав уронил голову.
— Душу мою в блокаде я вам принесу… В теснине и заточении…
Взял деньги, альбом положил обратно в чемодан и поволок свои затекшие ноги прочь из магазина.
6
Целые лужи воды вливались в ботинки, и с ними вместе вливались отражения звезд на небе и уличных фонарей на земле. Он не чувствовал, что ноги его промокли. Встречные с лицами, спрятанными под зонтиками, наталкивались на него, увлекали, закружив, куда-то в сторону, сбивали с пути. Он ничего не замечал.
— Это конец, — произнес он вдруг громко.
Кто-то остановился и извинился: дескать, не расслышал вопроса. Бахрав не ответил. Заметил впереди магазин игрушек и вошел. Попросил куклу — большую и красивую. Такую, которая закрывает глаза и умеет плакать. Продавщица принялась объяснять, что большие красивые куклы у них французского производства, поэтому вместо «има» они говорят «мама», а таких, чтобы плакали, вообще нет.
