Он строптиво отвел голову. Выкинул наполовину выкуренную сигарету в форточку. Шурша босыми пятками по линолеуму, вернулся на свою бомжатскую койку.
За ноутбуком пришлось ехать на другой конец города. К одному из своих мальчиков — послушных мальчиков, правильных мальчиков. Безукоризненно выдрессированных. Никогда не отстраняющихся от протянутых к ним рук и губ.
Затем я заехал в офис по важному, но весьма скучному делу.
В больничке, соответственно, появился ближе к вечеру.
Меня поджидал сюрприз: палата пополнилась существом лет тринадцати с виду, этакой помесью панка — в виду зеленого окраса головы — и бабочки-капустницы: столь тонки были лапки, столь невесомо присела она на краешек койки.
— Это Айви, — представили мне существо. — Прикатила ко мне из Москвы дневным поездом.
Если б он не сказал, ни за что бы не догадался, что это та самая Айви, чье имя мне не раз доводилось слышать вкупе с придыханиями и лестными эпитетами.
Девушка его мечты? Ну-ну.
Не путает ли он ненароком мечты с абстинентным синдромом?..
Ноутбуку он обрадовался как ребенок. Не в пример больше, чем бросившей все дела и примчавшейся на его зов москвичке. Тут же вышел на форум и принялся строчить длинный пост о своем захватывающем приключении: драке с тремя кавказцами, боевых ранах и временном заточении в блекло-серых стенах казенного дома. 'Питерцы, а также гости столицы, желающие навестить и выразить свои соболез… свои поздравления, милости просим! Двери богоугодного заведения открыты с 9 утра до 20 вечера'.
Я вытащил из сумки косметичку и присел на кровать, с противоположной от московской гостьи стороны.
— Позволь, мой друг, привести тебя в пристойный вид. А то девушка ненароком испугается и пожалеет о своем порыве.
— Не пожалею! — пискнула панк-бабочка, но с ней вступать в беседу мне показалось излишним.
Пусть ей не тринадцать, а все восемнадцать — о чем можно говорить с самонадеянным ребенком, да еще и больным на голову?..
Мне было позволено заняться его внешностью. Хотя это мешало стучать по 'клаве': приходилось передвигать ноутбук по коленям, то щуриться, то жмуриться — но процесс того стоил.
Он обожал, когда я занимался его боевой раскраской. Чуть ли не мурлыкал от касаний кисточки и мягкого карандаша для губ. Я мог довести его почти до оргазма — смахивая своим дыханием излишки пудры и золотистых теней для век. Правда, все это — какое-то время назад.
Но и сейчас он блаженствовал. Он знал, что так, как я, его не украсит никто. Ничья рука не окажется в одно и то же время столь виртуозной и столь любящей.
