— Зачем ты это сделала? Мне было так хорошо, а теперь — паршиво… Почему, когда я весел, вокруг меня люди, их много, и они забирают у меня радость, сосут ее, подобно вампирам, а когда мне хреново, я совсем один?..
— Ни фига себе один! Да у тебя полная хата народа.
— Это не люди, это падаль. И хотя я тоже почти что падаль, мне противно их общество. Прошу, посиди со мной, раз уж ты пришла! Мне просто необходимо поговорить с живым человеком. Ко мне даже Анжелка уже не приходит — хотя она тоже не живая, она всего лишь разрисованная кукла.
Мне не было его жаль. Только горечь — от сравнения с тем беспечным остроумным парнем, с которым мы накачивались коктейлями в клубе, а потом бродили по утренним розовым лужам. По-прежнему тянуло уйти. Но из разговора с ним могло выплыть что-нибудь любопытное. Да и не зря же я тащилась сюда?
Усевшись на табурет (предварительно смахнув с него пустые консервные банки), я приготовилась слушать жалостливую историю — ведь все люди страсть как любят себя жалеть. Но Гаврик вновь замолчал. Пришлось заговорить мне:
— Ну что, так и будем играть в молчанку? Если ты хочешь мне поведать, какие все люди сволочи, как они толкнули тебя на путь разрушения твоей бессмертной души и твоего цветущего тела — можешь начинать. Я слышала такие истории пачками, и я не поверю ни единому твоему слову, но будет хоть какое-то разнообразие. Но если ты решил провести остаток вечера в тишине, то я, пожалуй, пойду.
— Ты дура. Я прекрасно понимаю, что сам во всем виноват, и не собираюсь искать козлов отпущения. И все же, если бы Мишка не умер, все было бы по-другому. Это я должен был погибнуть тогда — из-за собственной глупости и позерства.
Опа! Интересный поворот. Я проглотила оскорбление и приготовилась внимательно слушать.
Гаврик не смотрел на меня — упирался тусклым взглядом в собственные колени.
— Мы с ним никогда не ладили. Говорят, близнецы — самые близкие друг другу люди, но у нас было не так. Он был маменькиным сыночком: правильный, причесанный, умненький, а я был другим. Даже друзья-приятели у нас были разные. Вернее, у меня они были, а у него не было друзей вообще. Все потешались над его трусостью: он не хотел участвовать в наших авантюрах, не решался даже спрыгнуть с крыши сарая — с каких-то трех метров. Однажды мы накупили петард, чтобы запалить их во дворе нашего дома. Мишка гулял поблизости, но к нашей компании не приближался — знал, что это чревато. Но когда мы начали их поджигать, все-таки подошел. Я поспорил с одним парнем, что подожгу самую большую петарду и удержу ее в руке, пока она будет рассыпать искры. Мы были мелкие и не понимали, что это более чем опасно. Мишка заорал, чтобы я этого не делал. Мы с ним стали ругаться, а потом я сказал парням, чтобы двое из них подержали его, пока я буду геройствовать. Мне было дико страшно, но я знал, что я намного храбрее, чем брат, и меня подстегивало то, что на меня смотрят с восхищением, а над ним смеются. Я поджег петарду, сжимая ее в руке. И крепко зажмурился. Поэтому не видел, как он вырвался и рванул ко мне. Мишка выхватил у меня искрящуюся палку и хотел отбросить, но не успел — фитиль оказался очень коротким. Наверное, он бы выжил, лишь получил ожоги лица, но одна из ракет угодила ему в глаз. Глубоко, до мозга…
