…Потом мы долго сидели в баре. Он заказывал мне коктейль за коктейлем, но мое изумление не тонуло в алкоголе. Я заметила, что изрядно набралась, лишь когда он предложил прогуляться, и я отлипла от стула.
Его звали Гавриком, и он был точной копией Мика. Я даже подумала, что Мик, наплевав на наши уговоры и собственные установки, потащился за мной в этот приют порока. Но лишь в первый момент: хоть они и были чертовски похожи, мой 'симптом' не носил короткую стрижку, и серьги в ухе у него не замечалось. Да и весь он в целом был как-то устойчивее и спокойнее.
От шока я не знала, о чем с ним говорить, но, к счастью, стоило мне выдавить онемевшими губами свое имя, как начал вещать он. Гаврик говорил всем телом — каждое слово в его исполнении становилось объемным, рельефным, казалось, его можно ухватить пальцами, рассмотреть и ощупать. Он тоже много пил. Глаза были шальными, с крохотными, с булавочный укол, зрачками (что говорило о немалой укуренности или 'колесах', но мне, говоря по правде, было на это наплевать). Очень хотелось узнать, кто он и откуда, связан ли с Миком, но моя оглушенность и его харизма лишили меня способности шевелить языком.
Мы вышли на улицу, поддерживая друг друга, так как ноги заплетались чудовищно — у обоих. После дискотечного грохота тишина наступавшего утра обрушилась на барабанные перепонки резко и чуть ли не болезненно. Нежно-розовое солнце плескалось в лужах на мостовой. Прохожих еще не было, умытый город казался исключительно нашей собственностью. Листва, уже предчувствующая осень, была тяжелой и чересчур яркой — от прошедшего недавно дождя. Небо струило свежий и приятный на вкус воздух (а может, он просто наложился на вкус коктейлей у меня во рту).
— А кошки живут на крышах — значит, они ближе к Богу, чем мы…
— Скажи это моему Желудю: этот ленивый рыжий засранец живет исключительно в двух местах — на диване и возле своей миски.
— Но ты же не видишь, чем он занимается, когда ты, например, засыпаешь. Вполне возможно, что он вспрыгивает на форточку и ведет оттуда долгие беседы с Зевсом или Аполлоном. Или с Бастет! — Гаврик скорчил рожу, которая, видимо, должна была изобразить глубокий внутренний мир моего четвероногого паразитика.
Вышло так потешно, что я едва не навернулась, зайдясь в хохоте. Меня вовремя и очень галантно поддержали за рукав.
— А почему мой Желудь обращается не к русской, то бишь славянской Ладе, или Перуну, или Велесу, а к забугорным богам? Он же русский кот, а не греческий, и патриот, наверное, где-то глубоко внутри.
