Он отстранился, и я почувствовала ноющую пустоту в том месте, где моя макушка прижималась к его плечу.
— Вот странно, Спутник! Я умудряюсь испытывать самые сильные эмоции не по отношению к живым людям, но — к непонятным существам. Один — дух города, при взгляде на которого меня захлестывает обожание, смешанное с ужасом. Второй — ты. То ли моя смерть, то ли галлюцинация. Не знаю, как описать весь спектр чувств, которые к тебе испытываю — начиная от бешенства и кончая полной невозможностью представить себя без тебя…
— Спасибо. Но давай пока не об этом.
— Хорошо. Можно я спрошу одну вещь?
— Спрашивай.
— Я видела сон прошлой ночью, про затопленный Питер. Ревела, как никогда в жизни. Утром рассказала ему, а он ответил: 'Забей!' Почему он так сказал? Почему он был так беспечен?
Спутник рассмеялся.
— А почему ты так беспечна — сейчас? Почему не плачешь и не причитаешь вот над этим? — Он погладил мою ладонь. — Тебе не жалко ее — свою маленькую плотяную одежонку?
— Сравнил тоже!
Я призадумалась над его словами. Но Спутник не дал мне как следует поразмышлять и потянул за собой:
— Пойдем!
Я послушно двинулась следом.
Мир лиловатой дымки и сладких запахов имел свой край. Мы застыли на этом краю — далеко внизу кудрявились барашками волны.
— Побудь немного собой!
И он неожиданно и сильно толкнул меня в спину.
Я рухнула с высоты и пробуравила воду — глубоко-глубоко. В теплой и соленой океанской плоти лишь в первый миг было страшно, а потом стало вольготно и хорошо. Я не устремилась наверх, на поверхность — но понеслась вперед, в самой толще воды, становясь на бегу все больше, все шире… А потом выскочила на поверхность и побежала уже по суше — бурливой молодой речкой. Бежала и смеялась. Я была одновременно своим истоком — из этого славного, отечески-теплого моря, и своей дельтой — далеко-далеко отсюда, многими рукавами впадающей в другое море, серое и холодное, — и каждой своей капелькой, и каждой рыбой, и каждой водорослью. Я была бурной, неистовой, шумной — в тех местах, где прибрежные скалы сдавливали мое русло. И тихой, мечтательной, с глубокими омутами покоя — там, где мой путь пролегал по равнине. У меня не было человеческих чувств, но было ощущение беспредельной полноты. И никогда мне не было так… хорошо? — нет, это слишком человеческое слово. Я была больше собой, чем когда-либо. Во мне не было любви, но было нечто более глобальное. У меня не было свободы, ибо я сама была свободой…
