Наконец мы свернулись тремя сиротливыми клубочками на каком-то грязном, наверняка клоповном, матрасе и, накрывшись всем, что нашлось в 'хламниках', отключились.
Мне было настолько больно и плохо, что не хотелось открывать глаз — даже когда поняла, что нахожусь в своем предсонном пространстве. Я лишь сильнее сжалась и сделала то, о чем мечтала сегодня весь вечер и всю ночь: завыла. Без слов, по-волчьи… вернее, как побитая дворовая шавка, скулящая от безысходности.
Ледяные пальцы легли мне на лоб, успокаивая.
— Тише, не плачь. Слезы станут талой водой, а она — пылью, так зачем засорять мир своей болью?
— Ты знал, ты все знал с самого начала! Потому и пришел ко мне. Знал, что я должна скоро умереть…
— Маленькая, не рви мне душу своей тоской. Признайся, тебе было бы легче, если бы я сказал об этом раньше? Хочешь, я сотру эту грустную информацию из твоей памяти, и ты будешь так же уверена, что это из-за гормонов, как и окружающие?
Никогда бы не подумала, что он может быть таким: не остро-язвительным, как обычно, но тихим и сочувствующим.
— Не надо. Не хочу ничего забывать…
Его интонации и ладони подействовали, и мало-помалу я взяла себя в руки и перестала скулить.
Почувствовав перелом в моем настроении, Спутник отстранился и изменил тон:
— Честно сказать, я плохо понимаю, чего ты так боишься и отчего причитаешь. Мне казалось, что ты немного глубже, чем другие мальчики и девочки. Ан нет — такая же пустышка, что и большинство. Тебя так же приводит в ужас неизвестное.
— Не хами. Откуда ты знаешь, чего я страшусь, может быть, боли? Я плохо переношу физические страдания. Ты не представляешь, что мне уже довелось испытать, а ведь умереть — это в двадцать раз мучительнее.
Он засмеялся. Беспощадные звонкие шарики его хохота забарабанили мне по черепу. От удивления я широко распахнула глаза. Ого! А я, оказывается, на том же чердаке! Вот и клубочки наших трех тел. И мое тело — между сопящей Нетти и тихой, как мышка, Вижи. Надо же, как глупо я выгляжу, когда сплю. Сплю…или?..
— Спутник, пожалуйста, скажи: я еще жива?
— Поверь мне, когда ты навсегда простишься с этим миром, ты почувствуешь это.
— Мне будет очень больно?
— Хочешь, я заберу твою боль себе? С этого момента и до конца… или начала — смотря как взглянуть.
— Хочу. А ты как же?
— Глупенькая, страдание — это своего рода наслаждение. Нет, я не имею в виду мазохистские изыски. Глубже, сильнее, острее всего мы чувствуем жизнь, когда нам больно. Только ты еще слишком маленькая, чтобы это понять. Ну как, согласна на бартер?
