– Понятно... – Аллочка едва выдавила из себя это слово.
Монолог Ильи ее убил наповал. Она ведь и правда всю дорогу, глядя в окно на бегущий по пригоркам вслед за поездом лес, думала о том, что, как только муж отправится в поход, а то и раньше, она сядет на этот самый поезд, идущий в обратную сторону, и поедет в Ленинград. Пусть не в ту шикарную квартиру Бариновых с огромной хрустальной люстрой, а в хрущевку в Пушкине, где, кроме родителей и сестренки, ютится семья брата. Пусть будет тесно, зато среди своих, родных. В любимом городе, а не на Севере, где она никого не знает.
И вдруг муж словно мысли ее прочитал. И как теперь говорить с ним на эту тему? И вообще...
Ранним утром они прибыли в Мурманск, и Илья, усадив жену на чемоданы в зале ожидания неотапливаемого еще здания вокзала, убежал получать какие-то документы для проезда в пограничную зону. Аллочка зябко ежилась в осеннем пальто и разглядывала соседей.
Прямо напротив нее сидела пара. Она – ослепительная блондинка лет тридцати, в нарядной куртке с меховым воротником и в утепленных белых сапожках. Очень красивых! Такие вещи в Ленинграде можно было достать только по блату. Он – в морской форме. Вот только погоны его Аллочке пока ни о чем не говорили, но, наверное, не новичок на флоте.
Они молчали. Он смотрел на нее, она – в пол, будто пыталась запомнить узор на холодном кафеле.
– Нин... – Мужчина хотел взять за руку свою спутницу, но она высвободила узкую красивую ладошку из его руки.
Аллочка заметила на пальце у женщины след от обручального кольца. Пальчики загорелые, а на том месте, где было обручальное колечко, – белая полоска.
«Развелись, – подумала Алла. – Интересно, почему? Он такой красивый. И любит, похоже, ее. Вон как пытается удержать...»
У ног женщины стояла дорожная сумка. Рядом, на деревянной скамейке, – дамская сумочка. Сразу видно, что едет не семья, а одна женщина. Судя по всему, она навсегда покидает Север.
Мужчина был так растерян, что Аллочке стало его жаль. Она в этот миг представила, что это она вся вот такая красивая, в этой импортной курточке, какую днем с огнем даже в Ленинграде не найти, в этих сапожках явно не советского производства, сидит на мурманском вокзале в ожидании поезда. В руках у нее обратный билет. А рядом – Илья. Не просит остаться, не просит объяснить, что случилось, а просто смотрит, чуть не плача. И ей стало так жалко Илюшу, что, когда Баринов пришел с документами и билетами на автобус, она уже знала, что сделает. Они подхватили вещи и пошли на выход. А когда стояли в небольшой очереди пассажиров, забирающихся в неудобный холодный пазик, прижалась к мужу, дотянулась до уха и прошептала жарко:
