— Ты ее откуда знаешь? — повел он своей рюмкой в сторону девушки.
Она отвернулась. Похоже, начиналась одна из тех глупейших историй, в которые лучше не ввязываться в чужих городах. Я так и оставил рюмку на столе.
— Не хочет пить, — сказал он своей спутнице. — Почему бы это, а? И кто он такой?
Она ответила что-то по-литовски, хоть он говорил по-русски специально, чтобы я его понимал. Она явно открещивалась от нашего с ней знакомства, что было довольно странно. Я решил, что Гражина до такой степени боится своего дружка, хотя что ж здесь такого, если она меня только что обслуживала за завтраком… Я не успел прийти к какому-нибудь выводу, как передо мной уж стоял деревенский увалень с плоским рябым лицом — и в милицейской форме. Он вяло сделал вид, что подносит руку к козырьку, буркнув при этом что-то вроде «сержантаускас», а потом, более отчетливо: «Ваши документы».
Действительно, кто я был такой? Пришелец, чужак, странник, на которого не распространяются неписаные мужские законы — зоны или масонской ложи, все равно. Законы литовской милиции были и уж вовсе не для меня, русского. Я подал сержантаускасу писательское удостоверение. Парень равнодушно повертел его и передал кожаному начальству, а потом поводил животом взад-вперед, будто проверяя, на месте ли ремень и портупея.
— Паспорт есть? — спросило начальство по-русски.
— А паспорт? — перевел с акцентом милиционер.
Я объяснил, что живу в Доме художников и что мой паспорт находится у тамошней консьержки. У администратора то есть.
И тут спутник Гражины наклонился над столом и театрально захохотал. Та тоже хихикала, прикрывая пальчиками в фальшивых кольцах смеющийся рот, хоть еще утром с ее зубками все было в полном порядке.
— Ты слышала, в Доме художников, — хохотал он, тыча ей в грудь моим удостоверением. — Гражина… — И повернулся ко мне, глядя довольно трезво: — Они близнецы. Их все путают. Они это любят. Всегда к одному мужику на свидание по очереди бегают. Но я-то их различаю. Я различаю вас, верно, Мяйле? — вскрикнул он. И, машинально щелкнув моими корочками, повертел их в руке и опустил в свой кожаный карман.
Меня это открытие нимало не взволновало: близнецы так близнецы. Меня интересовало другое — собственное удостоверение. Оно было для меня в те годы, как права для автомобилиста. Без него я уж никакой не литератор. Ни для властей, ни для окружающих. Ни для самого себя, может быть. Без него я безработный бродяга и тунеядец. Сержантаускас пошел вон из кафе, я тронулся за ним. Перед дверями стоял милицейский газик.
