— Ниче себе! МАЗ может въехать, — уважительно говорит Ромка и жмется к моей ноге.
— Въехать-то въедет, да только не выберется, — в тон ему уточняет Ярошка, беря меня за руку.
Пещера действительно производит внушительное впечатление. Хмурое нагромождение серых плит и валунов уходит в глубь земли, чувствуется, что наружу выглядывает только краешек цельных монолитов, перед огромностью и необъятностью которых спасует не один МАЗ.
— Пап, а ты говорил — оскверняли, — смотрит на меня Ромка.
Да, говорил. Что-что, а это сын запомнил. В моей памяти пещера осталась разноцветно-лубочной, испещренной снаружи фамилиями, инициалами, краткими изречениями.
— Время съело, наверное, — отвечаю я.
— Как это?
— А так. Дожди, ветры, снег — убрали, стерли все.
— А почему сейчас не пишут?
— Почему, почему! — сердится Ярошка. — Ты один, что ли, свои плакаты читаешь?
Увязавшийся за нами настырный слепень делает вираж, нацеливается на кого-то, промахивается и врезается в темную пасть пещеры, откуда тут же пулей вылетает обратно и уносится прочь. От пещеры веет зимней стужей и сумраком.
— Пап, вред? — кивает Ромка на пещеру.
Я пожимаю плечами:
— Ярослава спроси, он специалист.
— Ярошка?
Ярослав колеблется:
— Н-не знаю. Если казна есть, тогда...
— Тогда, конечно, польза, — уверенно заканчивает за брата Ромка.
— Пошли, — нетерпеливо дергают меня ребята.
— Подождите, казнокрады.
Вести сразу двоих я не могу. Надо соблюдать технику безопасности. Чтобы не было обидно, считаю считалочку. Первому идти Яроше. Ромка сопит, но все было по справедливости. К тому же сторожить сумку и держать конец страховочной бечевки тоже необходимо и почетно.
Он подтаскивает к сумке несколько камней, берет в одну руку палку, в другую — бечевку. Клубок ее лежит в кармане моих брюк.
— Яроха, помни, — заговорщицки напутствует Ромка брата.
— Ладно, — снисходительно кивает Ярослав. За поясом его вместо сосновой веточки заткнута уже ржавая железка.
Мы вступаем под своды пещеры. Пол круто уходит вниз, переходя в небольшую, шага три-четыре в поперечнике, площадку. Сбегаем на нее и тут окончательно понимаем, что оделись не по-пещерному. Но поворачивать назад уже поздно, нельзя. Я снимаю с себя штормовку и подаю Яроше.
— Одевай.
Яроша, ворча, напяливает на себя неуклюжее одеяние, цепляется за камень рукой и тут же отдергивает ее.
— Вот черт!
— Яроха, ты чего? — беспокоится наблюдающий за нами Ромка.
— Да вот, — показывает сын черную ладошку. — Грязь.
Это сажа. Толстый ее слой плотно прикрыл окружающие нас камни. В свое время сюда ходили с факелами. Да и сейчас мало кто пользуется фонариком. Зачем, когда вокруг завалы смолистых сосновых веток.
