И вот это милое дитя в один прекрасный день перешло под мою опеку.
— Ты ведь меня понимаешь, не так ли? — сказал мне папаша-король. — Условия обычные: ты держишь принцессу в плену десять лет. Если за это время ни один рыцарь не сумеет ее спасти, я забираю ее домой, а ты получаешь двойную оплату. Сторожевое заклятие не позволит тебе причинить вред принцессе или бросить ее одну и смыться. Ну, конечно, если кто-нибудь тебя победит…
— Правила я знаю, — прервал его я. — Не волнуйся, не впервой. Я, между прочим, восьмерых принцесс в плену держал, знаю, что к чему. Рыцарей и принцев сожрал да огнем пожег — сотни две, наверное!.. Про оруженосцев и лошадей уж позволь умолчать. Так что можешь не сомневаться, никто твою принцессу не спасет!
Старикашка побледнел немного — он, понятно, полагал, что уж какой-нибудь рыцаришка да победит меня. Не первый, так второй; не второй, так двадцать второй. Ему, разумеется, на рыцарей было наплевать, просто жалко было расставаться со второй половиной вознаграждения.
Но отступать было поздно — сделка есть сделка. Я тотчас отбыл в старый монастырь и стал дожидаться, когда привезут мою пленницу.
Монастырь — это, впрочем, громко сказано. Старым и заброшенным он был уже лет двести назад. Теперь же от него остались три стены, две угловых башни, маленькая часовня без крыши да удивительно хорошо сохранившееся отхожее место, стены которого были испещрены изречениями и рисунками далеко не богословского содержания. Не знаю точно, по какой причине монахи покинули сию скромную обитель, но, как я слышал, это случилось, когда до епископа тех мест дошел слух, что монастырь посещают дьяволицы в образе юных пастушек из соседней деревни. Краткое расследование показало, что власть сатаны в этих краях необычайно сильна; монахи, чьим единственным оружием против соблазна была горячая молитва, не могли сопротивляться ей. Посему было решено монахов отправить миссионерами к африканским дикарям, дабы приобщить последних к святой вере Христовой, а чтобы не дать дьяволу снова овладеть помыслами благочестивых мужей, их оскопили.
Одна из угловых башен — та, на крыше которой еще осталось немного черепицы — была более или менее пригодна для жизни. По крайней мере, так считали двое бродяг, устроившихся там на ночлег. Увидев, как я вхожу во внутренний двор монастыря, они поспешили освободить помещение, что было, несомненно, очень любезно с их стороны. Они так торопились, что не стали даже спускаться по лестнице, а просто выпрыгнули в окно башни. Один сломал ногу, а другой, кажется, получил сотрясение мозга; я вообще-то не собирался их есть, но тут уж просто расчувствовался донельзя: не могу смотреть, как люди мучаются.
