– Неужели уж и теперь с ним не помиришься? – заглядывая в Машино хмурое лицо, спросила тетка. – Живут они хорошо, чего ты?…
– А я с ним и не ссорилась, – фыркнула с вызовом Маша. – Пусть возвращается. Я приму.
– Опять ты за свое, – покачала головой тетка, доливая кипятка в заварной чайник. – Никак не отступишься.
– И не отступлюсь.
– А зря! На вот, посмотри.
Тетка сунула ей в руки какую-то довольно большую глянцевую фотографию. Знала бы Маша, что ей дают, – пальцем не прикоснулась бы! Но от неожиданности все-таки взяла и…
Там было, видимо, снято это Володькино тридцатилетие. Гости стояли полукругом, все чуть навеселе, улыбающиеся, нарядные, с бокалами. Когда Маша вгляделась, то узнала своего старшенького! Слева был Вадик, а справа эта его «жена», в костюмчике, щупленькая, с темными кудряшками вокруг лица.
Невольно, не в силах оторваться, Маша цепко, быстро обсмотрела лицо старшего сына. Оно стало суше, черты лица определеннее, чуть наметились залысины на лбу. Главное, несчастным, голодным и загнанным он не выглядел. Вполне довольным и счастливым. Без нее. Без мамы…
– Что ты мне даешь! – Маша отбросила карточку чуть ли не в лицо тетке.
Та от испуга заморгала, неловко поймала ее, летевшую аккурат в чашку с горячим чаем.
– Мань, а поделикатнее нельзя?! – прикрикнул вошедший в этот момент на кухню «дядька».
«Вечно он… как черт из рукомойника», – раздосадовалась Маша.
– В гостях вроде?! Пора бы вести себя научиться – на пенсии уже, а? Все воюешь да воюешь.
Маша почувствовала в груди такое сжатие – как перед тем, когда она начинала без удержу садить матом, повергая в оторопь даже опытных по этой части односельчан. Но ссориться с практически единственными родственниками было совсем ни к чему. Ведь кроме них и идти-то в случае чего не к кому.
Маша с огромным усилием взяла себя в руки. От этого рот перестал открываться вовсе, и Маша буквально просипела через зубы:
– Извиняйте, Александр Иванович. Мы деревенские, по-другому не обучены.
– А в деревне что – уважению к старшим не обучали? – щурясь, покачал головой «дядька». – Ерунду городишь, Маш.
Маша не ответила и встала.
– Пойду я. Спасибо за угощение.
– … Ты все-таки подумай, Маня, – сказала, провожая ее в дверях, тетка. – К шестидесяти ведь тебе… Как одной-то?
– Я не одна, – передернула плечами Маша. А потом гордо и сладко улыбнулась. – У меня Вадичка есть.
Хоть и стоял на дворе декабрь, а все была клеклая, плюсовая погода, со снего-дождем в воздухе и под ногами. Маша ходила в тряпичном пальто, купленном, в крике и препирательствах, на заводской распродаже, и вокруг народ больше ходил в осеннем, проклиная сырость, потому что все хуже становилось в магазинах с обувью. И когда хилым, промозглым утром у Машиного стеклянного загончика остановилась женщина в ярко-зеленом пальто, протянула пропуск в пластиковом мешочке, Маша только подумала: а ведь и на Новый год снег, поди, не ляжет, раз такая теплынь до сих пор…
