«Вот так, может, и мои привыкнут? Насмотрятся на других и привыкнут, поймут… Чего хорошего в этой семейной жизни-то? Бабы все вредные, денег от мужей требуют. Понарожают, и еще неизвестно от кого, а потом мужик корми эту ораву… А вот мама – она ж никогда ничего не требует – только чтоб любили ее и уважали. Разве это трудно? Нет. С мамой всегда лучше».
Постепенно Маша успокоилась – видно, хватило сынкам срамных историй с их девками и ее инфарктом, до которого они ее сообща довели. Правда, летом сыновья по профсоюзным путевкам на две недели уехали на турбазу, куда-то на Волгу, чем Маша очень возмущалась. Но потом сдалась: ну, правда, что тут говорить – мужикам под тридцать, а они нигде дальше родной Московской области не бывали.
Сыновья вернулись довольные, загорелые, даже какие-то незнакомые. Маша долго рассказывала им, как несколько раз у нее было плохо с давлением и сердцем. До вызова скорой дело, правда, не дошло, а надо бы… Сыновья попросили у нее прощения, и Маша их простила, вырвав обещание никогда ее не покидать – до самой ее близкой смерти.
До конца лета Маша дожила спокойно. Гром грянул в начале осени.
Солнце откидывало низкие тени, вечерело. Почти все деревья вокруг уже сбросили листву, но осень стояла умиротворенная, тихая и сухая. Была пятница, Володя должен был приехать с работы, как обычно, пораньше. Вадика пока не было, наверное, халтурил в своей мастерской, денежку на хозяйство зарабатывал.
Когда Маша увидела Володю входящим в калитку, то удивилась какой-то странной, незаметной, но разительной в нем перемене. Он шел по их большому двору широкими шагами, однако Маша его почему-то все не узнавала и не узнавала. Потом Володя исчез из вида, и Маша услышала, как он шумит в сенцах, переобуваясь, и ей показалось, что делает он это странно долго. Потом сын, видимо, прошел к себе переодеться в домашнее.
Когда Володя вошел на кухню, одетый в черно-красную байковую кофту, купленную Машей на заводской распродаже – ничего же в магазинах не было, – она его снова не узнала. Или, наоборот, узнала? Только не сына, а его отца, давно и бессовестно их покинувшего. Так он был сейчас на родителя своего похож…
– Мам, – начал Володя, даже не поздоровавшись и не спросив, как она сегодня себя чувствует, – ты присядь, пожалуйста.
Машино лицо оледенело и потеряло возможность что-то выражать, кроме панического ужаса.
– Теперь уже ничего не поделаешь…
«Ох, опять! Опять! И так мало времени прошло, а он снова за свое! Опять проститутка какая-нибудь мозги ему засрала!»
