Всю дорогу, лежа на нижней полке и отвернувшись к стене, она рисовала себе картину, как обо всем этом она Димке скажет. Вот позвонит ему и скажет – у нас с тобой будет ребенок… Или нет! Лучше она предложит ему встретиться. Он придет, увидит ее и сам все поймет. А потом… Потом…
Дальше этого «потом» мысли уже не шли. Спотыкались сразу. Не могла она думать, что будет потом. У них и тогда, в те окаянные новогодние и счастливо-безумные дни об этом «потом» речи не заходило. А может, речь бы и зашла, не сбеги она так скоропостижно? Может, все бы по-другому случилось? Не знает она теперь. Ничего не знает. Запуталась, завралась, заигралась в дурную войну. Артистка. Теперь вот рожай да кричи «мама» по-русски. Пусть выведут тебя на чистую воду. Только никакой Штирлиц тебя не спасет. А может, и хорошо, что не спасет. Может, там тебе самое место и есть – меж двух стульев. Провалишься и будешь сидеть, раз таланту настоящего артистического Бог не дал. И туда тебе и дорога. Нет, все-таки Димке сначала позвонить надо. Сказать сначала…
Позвонить Димке она не успела. Схватки начались под утро, аккурат за два часа до прибытия поезда. Она и до машины скорой помощи, к поезду срочно вызванной, успела на своих ногах дойти, и в предродовой полежать. Это уж потом начались настоящие муки беспамятные – роды оказались тяжелыми, затяжными. Уже на исходе этих мук все поплыло перед глазами – мелькали в вязком пространстве лица акушерок в белых медицинских колпаках, и серый больничный потолок наплывал волнами, и крик писклявый откуда-то вдруг прорезался… Она сразу и не поняла, что это Темка кричит. Сын. Артем, стало быть, Леонидович. Простите, Дмитриевич. Конечно же Дмитриевич…
Первое, что она помнит потом, так это записку от Лени. Он ее потерял, оказывается. Пришел домой, прочитал письмо и рванул за ней – на самолете. Если б рейс не задержали, точно бы к поезду успел. А так нет, не успел. Приехал потом к ее маме, а она руками развела – ничего не знаю, мол, не видела… Ну, поругал ее в записке за такой легкомысленный поступок – мягко так. А дальше восторги пошли отцовские. И ни слова насчет ее просьб «не искать», «забыть» и так далее. Как будто их и не было. Наверное, он тогда опять все это на странности ее беременного положения списал. Как учил его мудрый дядя Хельмут. Ох уж эта мужская мудрость! Не что иное, как слепая вера в то, что удобно мужчине услышать. Или очень хочется услышать. Вот как Лене, например.
