Что ж, надо отдать Лениной маме должное, стрижка ее и впрямь преобразила. Кардинально. «Зимняя вишня» называется. В те времена кто только с этой «зимней вишней» на голове не красовался! Хотя редко кому она подходила. А Майе подошла очень даже хорошо. Прямо как тут и была. Она сначала испугалась, когда парикмахерша стала безжалостно срезать с ее головы жесткие блестящие пряди, и они падали на пол, будто смертельно на нее обиженные. Даже боялась глаза к зеркалу поднять. Тем более она сроду в парикмахерских этих не бывала. Вообще. Завязывала тугой хвостик сзади, этим и довольствовалась. Пробовала, правда, и на бигуди завивать, и распускать, но куда там… Волосы были жесткие, как проволока, и торчали некрасиво в разные стороны, как у бабы-яги. А еще говорят, волосы человеческий характер определяют. Ерунда! Вот у нее волосы жесткие, например, а характер – мягче и не придумаешь. Никогда за свое не борется. Уступает без боя. Как вот Димку Дине уступила. Динка-то покруче характером оказалась, хоть и волосы у нее мягкие да белокурые, как у ангела. У злого ангела…
– Ну все, можно смотреть! Просто шикарно получилось, по-моему! – вздрогнула она от прозвучавшего над ухом звонкого голоска парикмахерши.
– Ой… И правда – хорошо… – сама не узнала себя в зеркале Майя. – Только я другая какая-то совсем…
– Да не другая, а полностью преобразившаяся! В лучшую сторону! Смотрите, как вам идет! Вы такая высокая, худенькая, вам стильная стрижка сама собой напрашивалась!
Майя осторожно провела рукой по тугому ершику на макушке, потрогала челку, низко спустившуюся на глаза. Другое совсем лицо.
И глаза блестят по-другому, и длинная шея обнажена непривычно и вытянута, как у мальчишки-подростка…
– Ой, Маечка, как трогательно! – всплеснула ручками Анна Альфредовна, увидев ее в фойе парикмахерской. – Боже мой, какая же ты хорошенькая…
Потом они купили ей брючный костюм. Черный, модный. С широким поясом на пиджаке. И опять она не узнала себя в зеркале примерочной. Красивая стильная девушка по ту сторону зеркала была вовсе не Майей Дубровкиной, старшей дочерью несчастной многодетной вдовы Алевтины Дубровкиной. Девушка была из другого мира. Из того, куда бывшей Майе Дубровкиной только чуть приоткрылась дверца. Приоткрылась, а потом распахнулась настежь. Входи! Входи, пока зовут!
Встреча с немецким родственником получилась очень трогательной. Анна Альфредовна с утра очень нервничала, пила кофе литрами, грела о чашку ледяные руки. Потом стояла на перроне с застывшими глазами, как солдат на посту, зажав в ладони пять белых розовых бутонов в хрустком целлофане. Хельмутом Гофманом оказался солидный лысоватый дядечка в светлом пальто. Расплылся в слезливой улыбке, ухватился руками за Анну Альфредовну, ткнулся ей по-ребячьи в шею. Майю тоже до слез прошибло. Она вообще была очень чувствительной. В маму. Когда случалось по телевизору мелодраму смотреть иль передачу какую, где люди после разлуки встречаются, уплакивались обе вдрызг, как белуги. А тут все живьем, все перед глазами… Как не заплакать-то?
