На одной из боковых улиц мне пришлось протиснуться через небольшую толпу стремящихся попасть в театр марионеток. Это были туристы, немцы судя по их говору. Они, конечно, пришли сюда в поисках экзотики. Даже во времена упадка жанра старые мастера-кукловоды не желали менять своего репертуара и произносили диалоги на таком густом сицилийском диалекте, что их не понимали даже итальянцы с материка.
По дороге из аэропорта я заметил пару раскрашенных повозок с медным орнаментом, запряженных лошадьми с расчесанными и украшенными гривами; однако в основном фермеры передвигались на трехколесных мотороллерах «веспа» или «ламбретта». Я пожалел было об утрате традиций, как перед самой виа Линкольн увидел прогулочный экипаж, стоящий у края тротуара прямо на моем пути.
Он уже изрядно пообтрепался, его деревянный каркас местами потрескался, кожаная сбруя кое-где порвалась, но все же чувствовалось что за экипажем любовно ухаживали: медь блестела на солнце и разносился запах полированного дерева обшивки.
На вид вознице перевалило за восемьдесят. Его лицо сморщилось как грецкий орех, длинные усы закручивались у щек. Меня он явно принял за сицилийца.
В Палермо наем экипажа всегда представляет собой своего рода ритуал, причем сложность переговоров не зависит ни от времени, ни от длины поездки. Возница может продемонстрировать свой норов, если туристы ему вдруг не понравятся, но у меня не возникло никаких сложностей. Когда я назвал старику место назначения, его брови полезли вверх, на бесстрастном лице воцарилось выражение глубокого уважения. В самом деле, никто не поедет на кладбище ради развлечения, а для любого сицилийца смерть – дело серьезное. Оно требует внимания живых, дабы они не забывали о ней и готовились.
* * *
Мы направлялись в старый бенедиктинский монастырь, находившийся примерно в миле от Палермо в сторону Монте-Пеллегрино, и кебу потребовалось довольно много времени, чтобы добраться туда: это меня вполне устраивало, потому что мне хотелось подумать.
Действительно ли я желаю попасть туда? Зачем стремлюсь? Я не мог найти ответа на вопросы, но, пытаясь разобраться в себе, с удивлением обнаружил, что еду почти без волнения, чего раньше не мог себе даже представить. Тогда в душе моей зияла открытая рана, любая мысль о матери вызывала боль, но сейчас...
Солнце зашло, и с моря подгоняемые холодным ветром надвинулись облака. Когда мы подъехали к монастырю, я попросил возницу подождать и вышел из экипажа.
