Я выросла с уверенностью в то, что унаследую половину состояния тетки Роуз, и даже не пыталась заработать собственное. Мои ровесницы упорно карабкались вверх по скользкому карьерному шесту, изо всех сил впиваясь в него наманикюренными ногтями, а я выбирала работу, к которой лежало сердце - например летние лагеря с шекспировским уклоном, зная, что рано или поздно теткино наследство покроет мой растущий долг по кредитному счету. В результате, сейчас мне практически было не на что надеяться, кроме призрачного сокровища матери, котирую я почти не помнила, на давно потерянной родине.
После окончания аспирантуры я не обзавелась своей квартирой, ночуя в основном у друзей по антивоенному движению и съезжая всякий раз, когда подворачивалась халтурка с преподаванием Шекспира. Отчего-то пьесы Барда прочно засели в моей голове (остальное там не задерживалось), и мне совсем не надоедало в тысячный раз возвращаться к «Ромео и Джульетте».
Иногда я учила взрослых, но предпочитала работать с детьми, которые относились ко мне как к ровне. Я радовалась, хотя и понимала, что это, строго говоря, не комплимент. Должно быть, мудрые дети чувствовали, что я так и не повзрослела и в свои двадцать пять осталась неуклюжей девчонкой, пытающейся выразить - а чаще скрыть - поэзию, буйствующую в моей душе.
Карьере отнюдь не помогало то, что я совершенно не представляла, чему себя посвятить. Когда люди спрашивали, кем я хочу стать, я не знала, что ответить. Пытаясь представить себя лет через пять, я всякий раз словно заглядывала в большую черную воронку. Под плохое настроение я интерпретировала черноту как знак того, что мне суждено умереть молодой, а причину, по которой я не в состоянии представить свое будущее, видела в его отсутствии. Мои мать и бабушка, родная сестра тетки Роуз, прожили совсем мало - семью словно преследовал злой рок, и когда подворачивалась выгодная ипотека или рабочий контракт, я всякий раз отказывалась в последнюю минуту из тайного опасения не дожить до завершения начатого.
Всякий раз, когда я приезжала домой на Рождество или летние каникулы, тетка Роуз умоляла меня остаться у нее и покончить с этим бессмысленным существованием. «Ты же знаешь, Джулия, - говорила она, обирая сухие листья с цветка на окне или вешая на елку ангелочков, - что всегда можешь пожить у меня и подумать, к чему себя применить».
Искушение было сильным, но согласиться я не могла. Дженис, прекрасно зарабатывая на элитарном сватовстве, снимала трехкомнатную квартиру с видом на искусственное озеро, поэтому, вернуться под теткино крылышко означало признать позорное поражение.
