и пенаты
[16]. Она… Ее выдали замуж насильно и слишком рано, как и многих других. Она притворялась, что любит. И даже на какое-то время увлеклась этой игрой. Нужно же было как-то скрашивать свою жизнь. А когда овдовела, чувствовала ли она настоящую грусть? Да, по привычке играть, ставшей уже частью ее самой. Но при этом… Могла ли она отрицать тайную радость, ужасную, постыдную, которую ощутила при виде усопшего мужа? Позор ей! Но эта печаль слишком быстро растворилась, чтобы она смогла должным образом оценить весь смысл утраты. Лучана смотрела на портрет мужа, его высокий лоб, строгие глаза, надменный рот. Сколько раз она видела, как дорогой супруг запирается в кабинете, чтобы разобраться с бухгалтерией, полностью игнорируя желания жены, заранее высокомерно уверенный, что она удовлетворена, полностью удовлетворена. Глядя, как увлеченно он подсчитывает активы и пассивы, она представляла Панталоне, окунающего руки в котелок с золотыми монетами. Это было сильнее ее… и сильнее его. На самом деле Лучана была одинока задолго до смерти мужа. С самых первых дней замужества.
С первой ночи.
Женщина зажгла благовония под портретом. Прозрачный дымок вознесся к потолку. Конечно, она не станет опускаться на колени, безусловно, нет. Теперь она молода, красива, богата, желанна и обожаема. И удовлетворится, только преспокойно растранжирив все накопленные покойным мужем богатства. Тратить, тратить, тратить… как он копил. Исключительно ради удовольствия. Вместо того чтобы, скажем, пустить капитал в оборот. И если средства вдруг подойдут к концу, она легко найдет нового защитника — Джованни, например, который только этого и ждет.
Оставалась лишь одна проблема. Любовь. Настоящая любовь. Ну почему она лишена на нее права?
Любовь…
В уголках губ Лучаны появилась горькая складочка разочарования.
Она вернулась на диван к недочитанной книге.
* * *
Венецию заволокло туманом. Тем самым ледяным вязким туманом, неспособным прогнать темноту. Он проникал до костей, вызывая дрожь, и само время будто исчезало, увязая в плотной пелене. Буквально в двух шагах ничего не было видно. Пьетро шагал вперед, наблюдая, как ноги впечатываются в мостовую. Состояние души вполне соответствовало погоде. Ландретто шлепал рядом. Дом Контарини они покинули довольно рано. В какой-то момент Пьетро, нахмурившись, обернулся. Стук, стук… Это его шаги отдаются эхом или кто-то идет следом? Он тронул за плечо слугу.
— Что стряслось?
