– Попыталась его обмануть, – сказала я, потому что женщинам свойственнее такой вариант. Мы же физически слабые, куда нам лезть на рожон?
Яков улыбнулся и мне, и Дольче.
Пора было возвращаться домой.
На остановке я поймала такси. Посмотрев на часы, с удивлением обнаружила, что уже половина двенадцатого. Варька, наверное, уже спит. Я совсем забросила дочь. Она права, я полная эгоистка.
Когда такси свернуло во двор моего дома, я обнаружила, что в пустом ночном дворе, неуютном, как и все дворы новых домов, горит небольшой костер. Расплатившись, я вышла из такси и направилась к своему подъезду. А проходя мимо костра, заметила в пламени несколько картин. Это были мои собственные портреты.
Я как-то оторопела, пожалуй, даже испугалась: в этом пожаре читалось нечто инквизиторское – меня жгли, как ведьму.
Поежившись, я вдруг решилась: поискала вокруг себя палку, нашла одну более или менее подходящую и вытащила из огня на плитку дорожки верхний портрет. Он еще мало пострадал, а на камнях быстро остыл и перестал тлеть. Я наклонилась над ним, над своим собственным лицом, удивляясь, что можно увидеть во мне, в общем обычной женщине, столько красоты. Передо мной было изумительное признание в любви.
Не знаю, кто затеял это аутодафе, пусть даже Инка, но я должна позвонить Жене, чтобы сказать ему: я тебя люблю. И еще: прости меня, дуру.
Набрала его номер, пошли гудки. А за моей спиной раздался звонок.
Я обернулась. Женька сидел под кустом жасмина, обняв свои согнутые колени, и, прищурившись, смотрел на меня. Я остановила вызов. Его телефон смолк.
– Что это, Женя? К чему такой перформанс?
– Я уезжаю. Н-надолго. Забираю свои работы с собой. А твои портреты не хочу брать. И хочу, чтобы ты это знала.
– Пойдем ко мне. Давай поговорим.
– Нет, мне пора, – ответил он, но не пошевелился.
Я достала из своей сумки большой пакет, сходила к песочнице, принесла в пакете песок и засыпала костер. Аккуратно подняла обгоревшие холсты, отряхнула от песка. Всего три портрета.
– Пойдем, Женя, – сказала я дружелюбно. – Давай хоть чаю на прощание выпьем.
Он поднялся на ноги и, без сомнения, будто только этого и добивался, пошел следом за мной к подъезду.
– Жень, ты перегнул, по-моему. – Я привела его на свою кухню и, немного суетясь, стала доставать из бара вино и стаканы. – Выглядело так, будто ты меня жжешь. Перегнул…
Он сел на табуретку у стола, мрачный, подавленный, опустошенный. Хотелось обнять его, сказать то, что я не сказала по телефону, на что не решалась. В старые добрые времена он был мягче. Это ощущалось во всем – в тоне, в словах, во взгляде. А теперь мне иногда казалось, что я не знаю человека, которого люблю.
